Кровавое дело
Шрифт:
После этого, действительно, вся желчь, вся ненависть, накопившаяся во мне в продолжение стольких лет, выступила у меня наружу… Я высказала ей тот ужас и то презрение, которое внушал мне отец! После чего я ее выгнала.
А теперь, так как вам нужна преступница, вы выбираете между Сесиль Бернье и мною!
Вот она, отцеубийца, я вам показываю ее! Это она, чтобы не подвергаться гневу отца, велела убить его.
Именем справедливости, сударь, велите арестовать эту девушку.
— Гнев ваш мало помогает вам, — ответил следователь. — Обвинения, или, вернее,
— Что я невиновна! — гордо ответила Анжель.
— Что вы преступны! — заметил господин де Жеврэ.
— Я вижу, что вы слепы и ничто не может заставить вас прозреть…
Следователь продолжал:
— Mademoiselle Сесиль Бернье была у вас… Может быть, она вам говорила что-нибудь о своей беременности?
— Нет, нет… — прервала Сесиль, закрывая лицо руками. — Не думайте этого!
— И если бы действительно было так, то вы не были бы преступны… Только одна особа обвиняет вас, но эту особу также обвиняют… Она хочет сбросить на вас тяжесть своего преступления. Ее занятия и житейский опыт помогли ей угадать ваше положение… Она пользуется своим открытием, но не в состоянии разрушить ни одно из собравшихся против нее веских подозрений… Итак, Анжель Бернье, бросьте напрасно разыгрывать комедию, которой вы не в состоянии меня одурачить!
Анжель хотела что-то сказать.
Судебный следователь не дал ей на это времени.
— Где вы приняли mademoiselle Сесиль Бернье, когда она явилась к вам?
— В комнате, находящейся рядом с лавкой.
— В нижнем этаже, следовательно?
— Да.
— А записная книжка была найдена на первом этаже, что и доказывает неосновательность ваших слов, будто mademoiselle Бернье обронила ее в болезненном припадке. Итак, прения закончены, не правда ли? С этих пор вам остается только преклонить голову.
— Боже мой, Боже мой, дорогое мое дитя! — воскликнула Анжель, обнимая Эмму-Розу. — Все, все против меня! Этой девчонке верят, а мне отказываются верить… Я погибла!
В эту минуту в кабинет вошел рассыльный и подал судебному следователю визитную карточку.
— Введите господина Мегрэ! — произнес следователь, бросив взгляд на карточку.
Почти тотчас же парижский нотариус, хранитель завещания, переступил порог.
— Я вас попросил, сударь, к себе… — произнес следователь, кланяясь. — У вас хранится важная бумага, и я желал бы, чтобы она была прочитана в моем присутствии.
— Я это знаю, — ответил нотариус, — и к вашим услугам…
— Вот mademoiselle Сесиль Бернье, — продолжал следователь. — Вот Анжель Бернье и ее дочь, mademoiselle Эмма-Роза.
Нотариус поместился рядом со следователем, вынул из портфеля лист гербовой бумаги и принялся читать завещание.
Анжель, сначала удивленная,
— И это отец мой, Жак Бернье, писал? — спросила она дрожащим голосом.
— Это он.
— Он… подумал о моем ребенке, об Эмме-Розе?
— О ней и о вас, в ущерб интересам законной дочери. Понимаете вы теперь весь ужас вашего преступления? Вы, в порыве ненависти, в безумной жажде мщения предаете в руки убийцы человека, которого наивысшие желания заключались в том, чтобы обеспечить будущность вашу и вашей дочери. Откройте глаза, отцеубийца! Сознайтесь и покайтесь!
— Я невиновна! Клянусь вам, что я невиновна!
— Ложь! — произнес следователь.
— Так я проклята! — безумно вскрикнула Анжель, бросаясь на колени. — Так я проклята, потому что мой голос, мои взгляды, даже моя поза… все во мне кажется ложным!! А между тем, клянусь могилой моей матери, я невиновна! Если у вас нет сострадания ко мне, то имейте по крайней мере сострадание к моей дочери! Не убивайте ее, разлучая нас!!
Господин де Жеврэ сделал знак.
Два сторожа увели ее, несмотря на сопротивление и крики.
Дверь закрылась.
И тогда Эмма-Роза вдруг впала в страшный гнев.
Она приблизилась к Сесиль и, глядя в упор, обжигая горячим дыханием, произнесла:
— Вы умышленно клевещете на мою мать, я чувствую к вам омерзение, проклинаю вас и буду молить Бога наказать вас! И Бог меня услышит!…
— Вы видите, сударь, вы видите, каким я подвергаюсь оскорблениям! — воскликнула Сесиль. — Сперва мать, а теперь дочь! Но я прощаю все этому ребенку! Ее положение ужасно, и я вполне понимаю это!
— Вот почему я и не чувствую к ней ничего, кроме жалости и снисхождения, — ответил судебный следователь и, обращаясь к Казневу, прибавил: — Потрудитесь проводить mademoiselle обратно в Батиньоль.
Агент повиновался и вышел из кабинета, поддерживая Эмму-Розу. Несчастная девушка потеряла последние силы.
Нотариус также вышел, потрясенный до глубины души ужасной сценой.
— Я вам больше не нужна, сударь? — спросила Сесиль, лицо которой носило следы только что пережитых потрясений.
— Нет, mademoiselle, идите с Богом.
Следователь позвонил и спросил у вошедшего слуги, не приходил ли кто-нибудь.
— Да, сударь, какой-то военный с повесткой, вызванный в качестве свидетеля.
— Введите его и скажите, чтобы привели Оскара Риго.
В кабинет вошел больничный сторож Мишо. Он в полнейшем смущении вертел в руках свое кепи.
— Подойдите поближе, мой друг, и не волнуйтесь. К чему такое смущение? Вы ведь ни в чем не замешаны, и, следовательно, вам бояться нечего.
Мишо неловко отдал честь.
— Слушаю-с, ваше благородие.
— Вы были в Марселе 11-го числа этого месяца?
— Был-с, ваше благородие, и раньше точно так же. Я был сторожем при больнице, но случилось, что марсельский климат не подошел моему темпераменту. Вот тогда-то я попросился перевестись в Париж, что мне и разрешили благосклонно.