Кровавые девы
Шрифт:
Князь Разумовский, с присущей ему тактичностью, вернулся во флигель ближе к вечеру, отобедав вместе с миссис Флэскет у себя во дворце. Лидия тем временем познакомилась со слугами — одна из них, Алиса, старшая горничная, прекрасно говорила по-французски, — и успела полностью очаровать их, пока те разбирали багаж миссис Флэскет в меньшей спальне, где компаньонка должна была провести ночь перед возвращением в Англию.
— На самом деле она чудесная попутчица, — заметила Лидия, когда вдова в сопровождении Разумовского появилась из рощицы, почти полностью скрывавшей их домик от обитателей дворца. — Она одинаково хорошо
— Я встречал твою тетушку и могу сказать, что ты поступила не слишком милосердно.
— Пожалуй, но тетя хорошо платит за скуку и необходимость терпеть дурное обращение, а бедной миссис Флэскет нужна работа. Думаю, ей понравится Париж. К тому же она — самое тактичное существо на свете. Знаешь, дон Симон, — на имени вампира ее голос едва заметно напрягся, — научил меня одному: в любом городе мира всегда найдется тот, кто доставит вам все необходимое, вопрос только в деньгах.
Она хотела добавить что-то еще, наверное, об Исидро, как подумал Эшер, но затем сомкнула губы, потому что князь и компаньонка уже пересекали крытую веранду, с силой топая ногами, чтобы сбить с обуви грязь и мелкие камешки. Снег не стаял только в тех местах, куда падала тень деревьев. Глядя на повисшие в косых солнечных лучах облачка пара, в которые превращалось дыхание Разумовского, Эшер решил, что ночью снова может ударить мороз. А через неделю на березах уже появятся первые листья…
— Думаю, тебе пора, — тихо сказала Лидия.
— Да, — он накрыл ее ладони своими. Все его существо жаждало остаться с ней, как жаждет утопающий глотка воздуха. Но он помнил хватку холодных рук вампира по имени Иппо, помнил, как московские вампиры бледными призраками взлетали на стену сада…
И он скорее позволил бы бросить себя в молотилку, чем допустил бы, чтобы одна из этих тварей — из тех, кто знал его и видел его лицо, — хотя бы на мгновение заподозрила, что в Санкт-Петербурге у него, смертного слуги Исидро, есть кто-то, кому он может рассказать свои тайны.
— Береги себя, — мягко сказала она, когда он поднес ее руку к губам и начал целовать ладонь и пальцы, запоминая их прикосновение и зная, что эти воспоминания скоро ему понадобятся. — Скажи Исидро… передай ему мои лучшие пожелания.
— Передам, — заметив в ее глазах беспокойство, он добавил. — Ты же знаешь, он поймет.
— Да, — она медленно кивнула и добавила. — И я рада этому. Я… мы… многим ему обязаны, и я не хочу, чтобы он счел меня неблагодарной за защиту, которую он тебе предоставил. Да и мне, если уж на то пошло. Просто… я не хочу его больше видеть.
И она сняла очки, чтобы их случайно не заметили Разумовский и миссис Флэскет, которые как раз показались в дверях, все еще посмеиваясь и перешучиваясь между собой.
12
Из Петербурга они уехали незадолго до полуночи. При первых проблесках зари Эшер увидел непроходимые болотистые леса Балтийской равнины, по которой мчался их поезд. Исидро исчез еще до рассвета, и Эшер несколько часов проспал в роскошном спальном вагоне, предоставленном Императорской службой железных дорог, а когда проснулся, вид за окном оставался почти неизменным. Рыхлый снег все так же лежал вокруг темных стволов сосен, вдалеке виднелись озера, иногда мелькали глухие серые стены древних крепостей, свидетельниц ужасных средневековых войн, о которых не рассказывают на уроках английским школьникам. Затем снова тянулись деревья.
— Насколько я понимаю, — спросил Исидро следующей ночью, когда северные сумерки наконец сменились полной темнотой, — знание польского языка не входит в перечень ваших достижений?
— Вы правы. Но польское дворянство лучше владеет французским и немецким, чем языком, на котором говорят их собственные крестьяне. В России, по крайней мере, в некоторых кругах, модно немного знать русский язык, здесь же нет и этого.
Исидро слегка раздул изящно вырезанные ноздри, дав понять, что он думает обо всей славянской расе.
— В таком случае, вам лучше не встречаться с варшавскими вампирами. Молчанов и Голенищев отзывались о них с презрением, но, возможно, все дело в том, что они сами русские и говорили о покоренном народе. Если я оставлю вас здесь одного, вы будете в безопасности?
— У меня с собой интересная книга, — ответил Эшер, — которой я и займусь. Я бы не отказался еще раз увидеть Варшаву, но Заграница — не то место, где можно испытывать судьбу, поэтому я не собираюсь покидать номер.
Как и в Москве и Петербурге, Исидро предпочел остановиться в старинном ухоженном особняке в Старом Городе. Там же неподалеку находился и пансион, в котором предстояло ночевать Эшеру. Проследив, чтобы их немалый багаж, включающий гроб-чемодан Исидро, занесли в особняк, Эшер расположился там же и весь долгий весенний день читал «Отверженных», дремал, наигрывал на пианино в гостиной мелодии, которые помнил еще с детства, — как он обнаружил, музыка помогала ему успокоиться, если рядом не было мотоцикла, — и наблюдал за улицей. В восемь часов, когда западная часть высокого северного неба горела закатом, он вышел из дома, поужинал в кафе на Сенаторской улице и добрался до пансиона в сумерках, окутывающих красно-золотые шпили города.
В Загранице он научился оценивать города с точки зрения опасности и безопасности, словно отмечая четко разграниченные зоны на воображаемой карте, а также прикидывать, насколько высока вероятность встретить врага или удачно скрыться, если возникнет такая необходимость. Если понадобится, он мог пройти вдоль и поперек любой город, от Петербурга до Лиссабона, не привлекая внимания местной полиции. В молодости ему нравились европейские города, нравилась их красота и возраст, парки и дворцы, восхитительное разнообразие выкриков, которыми обменивались прохожие и разносчики, нравилась цветистая речь, потоками изливающаяся на мощеные переулки. Поняв, что любовь к таким местам постепенно сменилась инстинктивной настороженностью Службы, он испытал сожаление, куда более глубокое, чем ему тогда казалось.