Кровавые слезы Украины
Шрифт:
– Ежели узнаешь о нем что-либо, сообщи нам, – с досадой проговорил начальник полиции и, потеряв интерес к собеседнику из-за крика, избиваемого в коридоре молодого человека, отпустил Кондрата Овчарука восвояси.
К Палию полицаи привели пойманного местного комсомольца…
Через несколько дней после падения советской власти в село Малое прибыл с очередным немецким обозом бывший владелец дома, в котором два года проживала семья Береста, Ян Казимирович Стамбровский.
Возвращение польского пана люди восприняли с удивлением, понимая, что немцам поляки в союзники не годились, а тут прикатил с оккупантами.
По приказу старосты села Малое Саввы Волынца корову семьи Берестов забрали у Кондрата Овчарука и передали ее пану Стамбровскому. Потом народная молва стала гулять по селу, что Ян Казимирович после побега из своего дома находился вовсе не в Польше, а в Германии. Вот почему он стал люб немцам.
Доярка Матрена Пастушек, говорливая и знавшая все сельские сплетни тетка, как-то зашла к Овчарукам и, увидев на крыльце хозяина с молотком, прямо с порога изрекла:
– Кондрат, я тут слышала, что пан Стамбровский снова закабалит нас. Он с немцами заодно и готов возглавить новую артель.
– Ну и хрен с ним. Мне все равно. Лишь бы дал жить нормально простым людям, – внешне безразлично среагировал Кондрат на новость, которую на хвосте принесла сельская сорока.
– Поглядим, куды вывернет!
– Поглядим…
Коротким ответом Матрене он показал, что не желает дальше развивать и продолжать разговор с нею, тем более о политике. Он направился к сараю и стал стучать по куску рельса, выравнивая кривой крепеж, выбранный из кучи ржавых и кривых гвоздей, вырванных из старых, не сгоревших досок и собранных на пепелище после пожара на ветряной мельнице.
«Сгодятся в хозяйстве», – размышлял Кондрат, выбирая из битой эмалированной кастрюли гнутые, не побывавшие в огне, гвозди, чтобы несколькими ударами молотка по приспособленной для этого наковальне сделать их пригодными к вторичному употреблению. Обгоревшие цвяхи, как тут величали гвозди, откладывал в сторону. Это был уже металлолом.
«Как там Сашко? Может, полицаи что-то действительно прознали о моем плане спасения хлопчика? Нет, навряд ли! Дед Тарас – крепкий орешек и не болтун», – накатилась снова мысль о судьбе соседского мальчика…
Полесский Маугли
Сашко, разгоряченный из-за длительного бега, остановился. Он решил несколько минут передохнуть. А, отдышавшись, перешел на умеренную и спокойную ходьбу. Проходя мимо кустарников, сбиваемые им с веток капли росы, казались обжигающе холодными, когда попадали на разгоряченное тело. А вот ноги не чувствовали холода влажных капель травы – они буквально горели.
Хутор Песочная Яма вскоре стал прорисовываться абрисами небольших приземистых трех хат на фоне угасшего неба, однако хранящего еще крохи того дневного света, который помогает человеку ориентироваться в пространстве надвигающейся ночи. Это еще была не глубокая, темная, непроницаемая темень наступившей ночи, а только ее утро. Где-то в стороне засвистел коростель. Его звук был так похож на плач, что Александра даже проняло то состояние, за которым появляется тревога, нередко переходимая в страх. Ночь усиливала это внезапно возникшее смятение.
«По-моему, вот этот дом деда Котика. Колодец-журавль. Яблоневое дерево над низким крыльцом», – подумал Сашко, знаюший со слов Кондрата эти приметы.
Подойдя ближе к хате, он увидел крыльцо из нескольких дубовых досок, вдавленных прямо в утоптанный глинозем, как и окна, вросшие в землю. Все совпадало, как ему нарисовал дядя Кондрат.
Александр постучался в стекло, после чего приблизился к перекосившейся двери и побарабанил пальцами. За дверью послышались шаркающие шаги, громко для ночи клацнул замок-задвижка, и чей-то скрипучий голос из темноты промолвил:
– Хто там?
– Это я, Сашко. Я, я, дедушка Тарас, – обрадовался паренек, осознавший, что на некоторое время он будет защищен глухоманью хутора, окруженного с трех сторон непролазными болотами.
– Бачу, шо ты увэсь мокрый, переодягнысь, – участливо проговорил дед Тарас.
Зажженная керосиновая лампа вырвала из темноты, хотя и тусклым светом углы с некоторым типичным сельским интерьером в однокомнатной хатыне. Посредине покоился большой стол, на котором стояла лампа, ярко осветившая яства: картошку в мундире, миску с кусочками толстого и неровно нарезанного сала и краюху хлеба. В простенке между двумя крохотными окнами стояла длинная серая лавка со спинкой и двумя грубо выструганными фигурными подлокотниками. В углу висела икона. С черини (рус. – лежанки. – Авт.) русской печи свешивалось одеяло.
Сашко подумал: «Неужели старик и летом спит на печке – видно, по привычке».
Когда гость сел по приглашению хозяина за стол, дед Тарас промолвил:
– Кушай, кушай, Сашко, хлеб я не нарезал, шоб не зачерствел. Сам режь, – предложил согбенный и сухонький старик.
Александр быстро отрезал хлебный ломоть, положил на него кусочек традиционного украинского продукта, очистил картофелину и принялся с аппетитом жевать.
– Знаю, знаю, Сашко, якэ горе тебя спиткало. Так будь проклята ця вийна и той, хто ее затияв. Тебэ будуть шукати, хлопчик, злодии, так шо днем из хаты не выходь, – предупредил, как старый конспиратор, дед Тарас.
– Добрэ, диду, – согласился Александр, переходя на украинскую мову.
Он прожил у деда Тараса несколько месяцев. Ночами выходил на заготовку дров – валежника в лесу по соседству с хатой деда хватало. За несколько недель Сашко заполнил топливом весь сарай.
– На зиму хватит, – заметил хозяин хаты. – У меня в стодоле еще сохранился прошлогодний хмыз (рус. – хворост. – Авт.)
На случай приезда непрошенных гостей в хутор для Сашко мастеровой дед Тарас с подростком расширили давний схрон под огромным и тяжелым сундуком с разным барахлом, спрятанным от сарайного гнуса – мышей и крыс – кожухами, валенками, рабочими блузами, телогрейками.
Все эти вещи быстро по тревоге вынимались, и днище сундука открывалось. Под ним находился люк с небольшой лестницей в сухой почти что подвальчик, где можно было пересидеть достаточно долгое время. Там хранились запасы сухарей, сала и свиного жира.
Зима 41-го наступила внезапно в конце ноября сильными метелями. А когда они кончились, поднялось небо. Оно стало высоким и синим. Тучи рассеялись как-то быстро, и дневное светило стало радовать душу деду Тарасу и его гостю Александру. Солнце, скорее, светило, чем грело. Ночами стояли трескучие морозы. Русская печь с плитой хорошо обогревала хату.