Кровавый орел
Шрифт:
И в этот момент где-то внутри склада оглушительно грохнуло, словно гигантский кулак ударил в кирпичную стену. Тяжелая дверь слетела с петель и упала на камни; из дверного проема вырвалось облако пыли, а за ним и шар пламени. Фабель, в кирпичной пыли и дыме, скорчился на булыжниках, прикрывая голову.
Наступила оглушающая тишина. Фабель решился встать. Огонь из двери больше не вырывался, но внутри склада бушевал пожар. Взвыли противопожарные сирены на смежных складах. Качаясь и надсадно откашливаясь, Фабель поплелся прочь – на чистый воздух.
Витренко-сын устроил все так, чтобы гаупткомиссар мог увидеть то, что он должен был увидеть, и при этом остался в живых. Витренко-сын желал иметь живого очевидца его «шедевра», обреченного погибнуть в огне. Время было просчитано точно: достаточно, чтобы все как следует рассмотреть, но недостаточно, чтобы спасти Витренко-отца. И теперь Фабелю жить с этими двумя картинами в памяти: растерзанный труп киевлянки и окровавленный беспомощный старик.
Где-то ревели сирены приближающихся пожарных машин.
Фабель сел на булыжники, привалился спиной к складской стене и, дав себе наконец волю, расплакался навзрыд. Ему нужно было успеть выплакать все слезы до появления полиции и пожарных.
Начальник пожарной команды сообщил Фабелю то, о чем он и сам догадывался:
– Мы нашли четыре пустые пятилитровые канистры. Бензином облили пространство вокруг взрывного устройства, поэтому пожар такой мощный. У ваших ребят будут большие трудности с поиском улик.
Фабель угрюмо поблагодарил капитана, и тот ушел. Фабель, Вернер и Пауль подавленно молчали. Мария, просто чтобы нарушить тишину, сказала:
– Хольгер Браунер и его эксперты уже на месте. Хотя, конечно, делать им там практически нечего…
Ее слова никого не ободрили.
Не поднимая глаз на Марию, Вернера и Пауля, Фабель мрачно произнес:
– Этот сукин сын играет с нами. И конкретно со мной. Он хотел, чтобы я все это увидел, но при этом не погиб – остался живым свидетелем его «деяний». Вот зачем в свое время он развесил в афганском сарае убитых женщин – чтобы другие могли полюбоваться его художеством и разносить дальше славу Витренко…
Впервые подчиненные видели Фабеля в таком угнетенном настроении.
– Эрзац творческого акта. Сознательная или случайная имитация холстов Марлис Менцель, выставленных в Бремене.
– Шеф, что будем делать? – спросил Вернер Мейер.
– Вначале я домой, – сказал Фабель. – Приму душ и отдышусь.
Три покойника в один день – даже для него многовато. После взрыва он был с головы до ног в пыли, в горле першило, во рту ощущался вкус песка.
– Давайте встретимся в управлении часов в десять.
– Хорошо, шеф. Команду собрать? – спросила Мария.
Фабель улыбнулся. Хорошая девочка, никогда не жалуется.
Раз надо – значит, надо…
– Да, пожалуйста, Мария. Только Анну не беспокойте. Я дал ей сутки на отдых. После истории с Максвейном она как выжатый лимон.
Мария понимающе кивнула.
– Свяжитесь с криминальдиректором
– Хорошо, шеф.
Три сообщения на автоответчике Фабеля были как три ниточки из его зазеркалья в нормальный мир, где существует что-то еще, помимо насилия и убийств.
Первое – от дочери Габи. Она хотела провести с ним следующие выходные и сходить на концерт группы «Ди фантастишен фир». Фабель и на английском-то рэп не очень любил, а на немецком и подавно. Что ни говори, в Германии не существуют гетто типа нью-йоркского, или чикагского, или лос-анджелесского, – социальная помощь щедра, и хорошее образование доступно практически всем. Поэтому немецкие рэпперы в основном высасывают страсти-мордасти из пальца, романтизируют алкоголиков и наркоманов. Фабель нигде в Гамбурге не видел вынужденной нищеты и объективного беспросвета, которыми можно оправдать массовую преступность. Однако он все равно пошел бы с Габи на этот концерт… да разве ж проклятая работа позволит!
Второе сообщение на автоответчике было от Сюзанны. Она просила сообщить, все ли у него в порядке.
Третье сообщение – от брата Алекса. Он звонил без особой причины, просто поболтать. И жалел, что Фабеля так трудно застать дома.
Фабель завидовал внутренней молодости старшего брата – рядом с Алексом он чувствовал себя стариком. Брат управлял отелем и рестораном на острове Зильт; когда-то знаменитый только своими рыбаками, этот балтийский остров стал любимым местом отдыха гамбургской и берлинской богатой публики. Ресторан находился на высоком холме, из его окон открывался чудесный вид на широкую полосу пляжа и вечно меняющее свой цвет море.
Фабеля вдруг потянуло прочь из города, на природу. Он решил при первой же возможности махнуть с Сюзанной к брату на Зильт.
Но прежде чем звонить дорогим ему людям, Фабель обязан был связаться с Махмудом. Тот присутствовал на первой встрече Фабеля с отцом Витренко. Из бывших тогда в Шпейхерштадте четырех человек двое теперь мертвы. И Фабель хотел убедиться, что с Махмудом ничего не случилось.
К счастью, в трубке после пятого гудка раздался голос обычно неуловимого Махмуда. Фабель коротко рассказал о происшествии на складе. И с удивлением заметил, что при этом у него дрожат руки. Голос нормальный, а руки дрожат.
Махмуд несколько секунд молчал.
– М-да… – наконец произнес он, – я воображал, что живу в невеселом темном мире, но это, оказывается, не последний круг ада. Чтобы сын таким образом прикончил собственного отца… Фу, мороз по коже! – Махмуд сделал паузу, словно что-то обдумывал. – Слушайте, Йен, слиняю-ка я на время из Гамбурга. Не знаю, что думает обо мне этот долбаный супервикинг, считает ли он меня опасным свидетелем или нет, но лучше я залягу на дно – от греха подальше. Когда вернусь, сам выйду на вас. А до этого вы меня даже не пробуйте искать.