Кровавый закон
Шрифт:
В его жизни был один человек, ради которого он пытался стать лучше.
Это был его младший брат.
Ринслер где-то глубоко в душе понимал, что ведет себя, как скотина. Что родители давно отчаялись перевоспитать своего негодного сыночка. И он не хотел такой жизни для своего брата. Он защищал его, как мог.
Но люди не меняются. Как бы он ни старался, себя изменить было невозможно.
Братья были абсолютно разными. Старший: сильный, смелый, красивый. Харизма жила у него в крови, меч словно с рождения лежал в руке. И младший:
Кто знает, как его жизнь сложилась бы дальше. Однако судьба решила, что таким, как он, она не дает второго шанса.
В тот день он был страшно пьян, притащил в дом какую-то очередную девку. Сейчас Ринслер уже не помнил таких подробностей. Помнил только удивленное лицо пацана, увидевшего своего старшего брата, который был для него настоящим рыцарем, вот таким. Мальчик пытался понять, в чем дело, пытался остановить его. Поговорить.
А Ринслер просто отпихнул его. Немощного брата, которого поклялся всегда защищать.
… его судили Кровавым Законом. Сроком на пять лет. Это было смертельное число для всех Изгнанников.
Хотя за убийство родных меньше не дают.
Мать с отцом не простили его. И не простят никогда. Да он и сам себя никогда не простит.
Он предал брата. И вот, в это адской пустыне, где нет ни друзей, ни даже знакомых, вдруг был предан сам.
Только вот почему-то ему казалось, что они с Лексом слишком через многое прошли, чтобы вот так вот глупо бросать друг друга. Оказалось, нет. Жизнь обожгла обоих, но они по-прежнему лезли в самое пекло.
Да, Ринслера не интересовали извечные вопросы. Ему было плевать, куда попадает душа после смерти, и есть ли она вообще, эта душа. Его интересовал лишь один вопрос. Вернее, ответ на вопрос.
Ринслер в который раз прошелся туда-сюда по комнате, затем резко схватил кусок хлеба с подноса, и быстро вышел.
Он знал, что ведет себя, как полный кретин, и поэтому прибавил шагу — чтобы не передумать. Дорога, всегда казавшаяся ему такой короткой и знакомой, вдруг оказалась очень длинной. Несколько минут показались вечностью.
Песчаников на входе он даже взглядом не удостоил, сразу открыл большую деревянную дверь и вошел внутрь. Нос забила жуткая вонь, но Ринслер давно уже к ней привык. В нижних камерах дышать стало тяжелее. Если там, наверху, еще были отверстия, пропускающие воздух, то тут нет.
В темнице было тихо.
На секунду он подумал, что Лекс снова сбежал, но, поравнявшись с железными решетками, убедился, что это не так. Бывший друг не спал, просто сидел на полу, выпрямив ноги, и уставившись в одну точку. Он не поворачивал головы, но Ринслер знал, что мужчина давно догадался, кто к нему нагрянул.
— Постоять тут пришел? — отчужденно спросил Лекс, не отрываясь от созерцания чего-то, что видел только он.
— Ага, полюбоваться.
— Что, «лапочки» уже не в твоем вкусе?
— Завидуешь?
— Ту блондинку с козлиной бородкой и врагу не пожелаешь. Кстати, она еще жива?
— Не твое собачье дело, — огрызнулся Ринслер.
Лекс усмехнулся. Время шло, но он молчал. Просто не хотел язвить бывшему лучшему другу. Не такое последнее воспоминание он желал оставить о себе. Как там писали Берегини? В смертный час вспомни все счастливые мгновенья свои, покайся в тех, что принесли несчастье, и прости, да возлюби ближнего своего.
— Где же твое красноречие? — удивился Ринслер. — Неужели язык отсох?
— Представляешь, воду мне приносят один раз в день, в горле все пересыхает.
— Хочешь, чтобы я тебе еще и водички принес?
— Нет, просто знай.
Ринслер присел на корточки рядом с камерой.
— Признавайся, кто ты, и что ты сделал с Лексом? — невесело пошутил он.
Лекс поморщился и отклонился, выказывая отвращение.
— Фу, дружище, ты сегодня явно перебрал.
Ринслер в ответ обвел своего бывшего друга насмешливым взглядом.
— Тебе-то уж точно не помешала бы стопка-другая.
— Да. Ты еще хранишь у себя тот ядреный виски?
— Поверь, даже если очень захочешь, судьба не преподнесет тебе такого щедрого подарка.
— Я думал, ты не веришь в судьбу.
Ринслер на секунду оторопел. Он ожидал, что они, как обычно, поцапаются друг с другом. Это придало бы ему злости, ярости… но Лекс всегда умел удивить.
— Я верю вот в эту штуку, — мужчина вытащил из-за пояса большой кинжал, — Один взмах, и никакого виски. Это я тебе обещаю.
— Да уж, не сомневаюсь. — Лекс приподнялся на локтях и отодвинулся чуть подальше от решеток. — Махаться ножом ты умеешь лучше всего…
— Да, не жалуюсь.
— … а вот девчонок никогда не умел выбирать, — убийственно добавил он.
— На твой искушенный вкус не угодишь, — со сдержанной яростью ответил Ринслер.
— Ту, с козлиной бородкой, выбрал ты.
— Если из твоей дырявой башки вытекли еще не все мозги, то ты помнишь, что это было «на слабо».
— Если алкоголь еще не добрался до твоих мозговых жил, то ты помнишь, что уговор был найти самую страшную, а не бородатую.
— Если ты только притворяешься таким идиотом, то ты должен понимать, что она и была самой страшной.
— Если твой атрофированный разум помнит, то я был не против и брюнетки с кривыми ногами.
— Если ты сейчас не заткнешься, я тебе врежу, — не выдержал Ринслер.
— Насколько я помню, раньше ты лежачих не бил.
— Зато я всегда бил идиотов.
— Тогда тебе нужно подняться уровнем выше. Насколько я помню, там их вечно было навалом.
Ринслер резко встал. У него руки чесались по чему-нибудь ударить, а еще лучше сжать чью-то шею, и с каждой секундой сдавливать ее сильнее, сильнее… но он сдерживался.