Кровное дело шевалье
Шрифт:
Покончив с трапезой, они напились воды из Сены: Пардальяны черпали из реки ладонями, а Пипо лакал прямо с набережной.
Благодаря воровским талантам Пипо оба Пардальяна подкрепились, а подкрепившись, повеселели.
— Надо нам найти какое-нибудь пристанище, — заявил старый солдат.
— Пристанище… — машинально повторил шевалье.
Жан печально опустил голову и глубоко вздохнул. Искать пристанище, отбирать добычу у собственного пса… Неужели он до конца своих дней останется таким вот бедняком без гроша в кармане?! А о чем он грезит? О браке с наследницей одной из самых знатных и богатых семей Франции! Он мечтает породниться с Монморанси!..
Безумец! Настоящий безумец!..
И шевалье твердил себе:
— Я смешон, смешон! Как бы все потешались — весь Париж, вся Франция, весь мир, если бы кто-нибудь крикнул: «Смотрите, смотрите на этого сумасшедшего! У него пустые карманы, он только что пообедал ветчиной, которую украла собака, у него нет крыши над головой, и вся городская стража ловит его, чтобы отправить в Бастилию, а палачу не терпится его вздернуть, он же… он влюблен в Лоизу, наследницу рода Монморанси!» Ах, какой бы раздался хохот!..
Отец внимательно посмотрел на сына и понял, что творится в душе юноши. Он положил руку Жану на плечо и сказал:
— Держись, шевалье! Держись, клянусь Пилатом и Вараввой! Знаю, что тебя мучает, знаю, почему ты криво улыбаешься, а глаза твои полны слез: мы бедны, так? Ах, шевалье, для таких людей, как мы, нищета — лучшая подруга и верная любовница, с ней мы чувствуем себя уверенней и бодрей! Послушай, шевалье, я всегда ненавидел жирных псов, готовых сидеть на цепи, лишь бы перед ними ставили миску с едой. Они рождаются, живут и умирают рабами. Мне всегда нравились лисы, готовые перехитрить любого, волки, что на воле рыскают по лесам. Посмотри на меня, шевалье, я и сам такой же старый лис! Клянусь рогами дьявола, когда у меня в руке шпага, я чувствую себя равным королю! За шестьдесят лет я испытал столько, что любой почтенной семье буржуа или дворян хватило бы на несколько поколений!
Что такое жизнь, сынок? Ветер в лицо и дождь с небес, холмы, где зреет виноград, и тропинки, по которым скачет мой конь; это воздух, что пьянит меня, это свобода и радость расставаний и встреч, это тот миг, когда я чувствую: мне принадлежит вся божественная красота природы, вся дивная прелесть бытия… Вот что такое жизнь, шевалье, вот что такое счастье!..
А все остальное — та самая мерзкая цепь, которая приковывает пса к миске. Город, Париж, соседство с людьми, ненавидящими тебя, с женщинами, лгущими тебе, слепое и тупое существование и каждодневный труд ради завтрашней порции жратвы! Нет, шевалье, это не жизнь! Это медленное ежеминутное умирание… Нам нужны кров и пища, поступим же, как лисы и волки… В дорогу, шевалье, в дорогу!
Пусть светит апрельское солнце или моросит ноябрьский дождь — мы будем странствовать, двигаясь, куда глаза глядят. Пусть нас ведет случай! Будем болтать и смеяться, а если хочешь, можем и поплакать. Мы объедем Францию, увидим Италию, Германию, перед нами — весь мир… Соглашайся, шевалье!
Но сын в ответ лишь покачал головой. Не то чтобы Жан не разделял взглядов Пардальяна-старшего, он просто не хотел покидать столицу, потому что здесь оставалась Лоиза. По крайней мере, шевалье был убежден, что девушка в Париже.
— Ведь я уже сказал вам, батюшка: лучше я умру, чем уеду из столицы!
— Значит, не желаешь сопровождать меня?
— Нет!
— Что ж, будем искать пристанище в Париже…
— По-моему, я уже нашел.
— Это где же? На высоком дереве, в вороньем гнезде?
— Нет. Во дворце Монморанси. Сиятельный герцог приглашал меня к себе. Надеюсь, он примет и нас обоих.
— Ты что, забыл? Я же когда-то выкрал его дочь. Подозреваю, что сиятельный герцог и по сей день не считает меня своим другом. Нет, не тянет меня во дворец Монморанси! Но я хоть за тебя не буду волноваться. Впрочем, для старого Пардальяна тоже найдется уголок!
— Где же?
— Во дворце маршала де Данвиля! Пойдем, я провожу тебя до переправы, а потом двинусь в сторону Тампля. Мы так славно все организуем, что к нам будут поступать сведения сразу из обоих враждующих лагерей. Если появятся какие-нибудь новости об узницах, я тут же дам тебе знать.
Поразмыслив, юноша счел план отца вполне удачным.
Они приблизились к переправе, что находилась против недостроенного еще дворца Тюильри, и обнялись на прощание. Пока лодка подплывала к берегу, Жан успел сказать старику:
— Отец, вы уже очень помогли мне, сходив на постоялый двор «У ворожеи» и забрав оттуда Пипо. Но там остался другой мой товарищ, к которому я очень привязан…
— Что?! Еще одна псина?!
— Нет, лошадь.
— О! Вы богатый человек, шевалье! Конь ведь стоит немалых денег.
— Скакун действительно великолепный, однако продавать его мне бы не хотелось.
— Что так?
— Его кличка — Галаор.
— Галаор… Где-то я это уже слышал!.. Но кто мне говорил о Галаоре?.. Галаор, Галаор… Ага, вспомнил! В Пон-де-Се господин де Данвиль рассказал мне об одном случае… На маршала напали разбойники, какой-то незнакомец спас ему жизнь, и Данвиль подарил храбрецу скакуна по кличке Галаор… Так это ты выручил Данвиля из беды?
Шевалье лишь грустно усмехнулся.
— И ты мне не обмолвился об этом ни словом! Какая неожиданность! Ведь, возможно, Галаор — наш талисман!
В эту минуту причалила лодка, шевалье и Пипо разместились в ней, а обрадованный ветеран поспешил на постоялый двор «У ворожеи».
Вскоре Жан уже был во дворце Монморанси, где его радушно встретил герцог.
— Монсеньор, — без всяких околичностей заявил шевалье, — человек, у которого я намеревался провести несколько дней, уехал из Парижа.
Франсуа де Монморанси проводил Жана в уютную комнату.
— Надеюсь, тут вам будет удобно, — улыбнулся герцог. — Однажды король Генрих II, отец нашего нынешнего монарха, задержался во дворце Монморанси, беседуя с коннетаблем. Король не захотел возвращаться в Лувр и заночевал в этой комнате. С тех пор здесь не спал никто. Вы окажете мне честь, если согласитесь занять эти покои.
Оставив своего гостя, маршал вышел и приказал челяди прислуживать молодому шевалье, как знатной особе.