Круг
Шрифт:
Если б не Дадаш, его давно бы выгнали за пьянство. Первое время они были друзьями. Даже очень близкими. Теперь от этой дружбы ничего не осталось. Но все-таки Дадаш его всегда защищал: «Не трогайте его, это же несчастный человек».
От Мамеда Насира несло дешевым портвейном.
— Знаешь, как Омар Хайям жаловался? Ты по земле, говорит, о боже, разлил мое вино! Я много пил, говорит, но опьянел почему-то ты. Что мне? Я, Мамед Насир, одинок и сир. Вот слушай. Однажды я, Гусейн Сарраф и Селим Шейда — был поэт такой, автор газелей… Поэт, говорю тебе, не из нынешних
Вот это стихи, я понимаю!.. Да, так что я говорил? Ах, да. Вот этот самый Селим Шейда, я и Сарраф — набожный был мужчина, днем служил моллой, а вечером пел в опере «Асли и Керем»… Да, однажды мы втроем напились вот до сих пор, — Мамед Насир щелкнул по горлу. — Потом, думаем, надо опохмелиться. Ни копейки нету. Вдруг видим, идет по Цициановской Ахмед Фани…
Неймат понял, что этому не будет конца.
— Мамед Насир, — сказал он, — когда мы с тобой поедем в Красноводск?
Мамед Насир умолк, попытался понять смысл слов Неймата. Пугливо оглянулся. Потом вдруг его осенило.
— A-а, в Красноводск? Да, да, конечно. Когда хочешь! Когда вздумаешь. Хоть сейчас. Мамед Насир всегда к твоим услугам.
Когда Неймат только поступил сюда, его поймал однажды Мамед Насир и предложил:
— Давай-ка сядем на пароход и поплывем в Красноводск.
Неймат удивился:
— А что нам делать в Красноводске?
— Да ничего, просто так. Сегодня суббота. Сядем на пароходик, поплывем в свое удовольствие. Возьмем вина, будем пить помаленьку. Вокруг море, ветерок дует. Сойдем в Красноводске, найдем укромное местечко. Посидим маленько, выпьем. Потом снова сядем на пароход, будем понемногу выпивать винцо и вернемся. А утром чин чином явимся на работу. Ну как? Идет?
— Нет, — сказал Неймат, — не вижу в этом ни малейшего смысла.
Мамед Насир повесил свои янтарные четки на потертый рукав. Долго и задумчиво смотрел на Неймата.
— Сынок, — сказал он наконец, — если во всем искать смысл, в самой жизни-то не будет смысла…
Потом сотрудники рассказывали Неймату, что Мамед Насир предлагал это всем. Но пока еще никто не согласился.
«Красноводск! Хоть бы живописное местечко какое выбрал. А то — Красноводск. Говорят, там ни воды, ни тени».
В усталых, затуманенных глазах Мамеда Насира мелькнула искорка.
— Сегодня суббота. Махнем в Красноводск, — сказал он. — Я уже здорово заложил. Но с тобой раздавил бы еще бутылку.
— В следующую субботу, Мамед Насир. Бог даст, в следующую субботу непременно поедем.
— Эх, — махнул рукой Мамед Насир.
Как он ни был пьян, а понимал, что все это одни разговоры…
У выхода к Неймату робко обратился длинноносый паренек:
— Это издательство?
Неймат
— А вам кого?
Парень закашлялся.
— Мне, — запинаясь сказал он, — нужен тот, кто занимается книгами.
— Книгами?
— Да, кто книги печатает.
Неймат подумал: «Господи, начинающий автор».
— Ты написал книгу?
— Да.
— О чем?
— Ну, трудно так сразу… О жизни…
— Что же это — рассказ, роман, поэма?
— Все тут есть. И рассказы, и стихи. Я пишу уже шесть лет. Отнес в журнал, мне сказали, что лучше отдать в издательство: там сразу же выйдет книга. Сказали, что там как раз подойдет.
Мгновенно перед глазами Неймата пронеслись кадры из жизни этого неуклюжего юнца: проглоченные книги, просмотренная периодика, жадное желание писать, исписанные ночью страницы. Каменные ворота различных редакций. Прикрытая вежливостью насмешка, издевка, высокомерие. Семьдесят два варианта избавления от графомана. Все это Неймат как будто видел собственными глазами. Вернее, в самом деле видел.
Эта и еще сотни таких же напрасных надежд…
Все это было так хорошо ему знакомо. И хотя сам он не испытал этого, ему казалось, что он прошел сквозь все.
И вдруг Неймату захотелось вернуться, разыскать Мамеда Насира, именно Мамеда Насира и никого другого, взять этого парнишку, сыскать укромное местечко, посидеть, выпить, поговорить, излить душу, ибо, как говорит Мамед Насир, если не наполнишь желудок, не сможешь опустошить душу. Он прав. Трезвый не сможет раскрыть чужому человеку всего, что лежит у него на сердце. А оно лежит, плесневеет, гниет и отравляет тебе сердце, жизнь.
Неймат вновь взглянул на «автора».
После выпивки Неймат сказал бы этому длинноносому, дурно одетому парню: «Послушай меня, мальчик, поверь мне, еще не поздно. Как говорил мой покойный дядя, да упокоит аллах его душу, да упокоит аллах души твоих умерших: если ты не Ильяс Низами, оставь это дело, не связывайся с ним. Найди себе профессию. Лучше всего техническую. Жаль мне тебя. Этому конца нет. Понимаешь, то, что ты написал, пишут сейчас сотни и тысячи таких же молодых. Может быть, точно так, как ты, может быть, по-другому, неважно. Немного лучше или немного хуже, чуть более или чуть менее грамотно, но пишут они то же самое. Еще не поздно. Жизнь у тебя впереди. Оставь это. Конечно, если ты не Ильяс Низами! Однако, может, ты Ильяс Низами? Ну, тогда другое дело. Может быть, ты действительно Ильяс Низами. Кто может знать?»
И произнес вслух:
— Так, значит, пишешь, писателем хочешь быть? Ну, поднимись на третий этаж, одиннадцатая комната.
Выйдя из издательства, Неймат направился на киностудию. Он должен был получить деньги за дубляж. Давно обещал дочери купить на эти деньги магнитофон. Переходя площадь, увидел, что мальчишки собираются играть в футбол. Он остановился, стал наблюдать.
Двое были совсем маленькие. Лет семи-восьми. Их обязательно поставят вратарями. Всегда самых маленьких, самых слабых ставят вратарями.