Кругами рая
Шрифт:
Алексей, скорее всего, просто махнул бы рукой и отвернулся от глупого.
Вера эта, скажем прямо, отдает инфантилизмом, как если бы в детском саду предлагали разучивать по ролям платоновский «Пир». Но Алексей, с какой стороны ни посмотри, был в полном здравии, а в ясновидение любви все же верил и ехал на встречу с Таней убежденный, что именно она рано или поздно не может не заметить и, стало быть, не оценить невидимку. Более того, она давно заметила и полюбила. Иначе откуда такие молнии?
Поезд шел уже вдоль платформы, и лица тех, кто спешил занять их места, чтобы ехать из города в лес, были полны счастливым ожиданием.
Что тут скажешь? Лучше промолчать. Тем более что, может быть, даже в самом многоопытном и отчаянном цинике, в каких-то забытых им
Внутренняя жизнь вообще таит в себе небывалые ресурсы. Иной, может быть, сидит на алмазах, сам о том не подозревая. У другого, напротив, все подвалы забиты тротилом, и, если бы знал он об этом, не дрожали бы так у него руки и спокойно бы объявлял мизер.
Повествователю в любом случае валять ваньку и делать вид, что он ни о чем таком не подозревает, глупо. Если же герои его в силу характера, обстоятельств или цеховой принадлежности сами сосредоточены на внутренних происшествиях, даже, бывает, и сверх меры, то говорить об этом – все равно что исполнять долг документалиста.
Конечно, работа эта порой отдает бесцеремонностью, как и всякий переход границы. Остро чувствовал это взятый уже нами в авторитеты Александр Иванович Герцен, не раз уверявший, что предпочитает говорить о наружной стороне, об обстановке, редко-редко касаясь намеком или словом заповедных тайн. Все это, конечно, так, и сами мы испытываем некоторую неловкость. Но что же делать, если иначе нельзя и если долг, как мы уже говорили, требует?
Хуже, что мы идем на заведомый проигрыш. Это также понимал упомянутый автор, признаваясь, что писать тексты интимные ему, с одной стороны, труднее, с другой – они имеют меньше интереса, меньше фактов. И тут нам возразить действительно нечего.
Разве что один парадокс: внутренняя жизнь переполнена событиями, мысль и воображение опережают поступки и обстоятельства, там все быстрее, драматичнее, невероятней. Вот уж где семь пятниц на неделе. И это не от врожденной безответственности, а просто, когда внешняя жизнь слишком категорична, воображение – единственная, может быть, область свободы.
Тысяча оговорок, конечно, и столько же извинений. Мы вовсе не хотим сказать, что внутренние люди более свободны, чем остальные. Иногда совсем наоборот. У них особенно развиты правила и есть даже целые теории, которые свободу ограничивают. Чаще других они выходят на рандеву с совестью или уклоняются от него, что тоже затратно. Человек решительного действия в этом смысле более свободен, к тому же более притягателен, понятен, надежен, его и судят за дело, и любят за дело. В конце концов, вся жизнь – глагол.
Но утверждать при этом, что жизнь реальных людей более подлинная, мы бы тоже не стали. Реальность вырождается иногда в такую уж не только тупую, но и подлую механистичность, что полностью лишается какого-либо положительного содержания. И вот при отсутствии или недостатке содержания в жизни внешней внутренняя как раз и может оказаться единственно подлинной. Если внешняя жизнь лишена энергии и большинство живет не только без веры в Промысел, чувства справедливости, но и каких-либо отношений с совестью, то эта жизнь и эти люди эфемерны. Переживание же этой эфемерности (как у Алексея, который думает, есть он или его нет) являет по крайней мере некую тоску по настоящему существованию, и, значит, переживание это подлинное, и герой наш больше реалист, чем, допустим, прокурор, жизнелюбивое тело которого уже находится мечтой в сауне, в силу чего он не глядя подмахивает приговор о собственной смерти.
Заметим кстати, что слова «чувствовать», «любить», «тосковать», «желать», «сомневаться», «думать» тоже принадлежат к глаголам. И многие события часто являются только следствием тех происшествий, которые уже произошли.
Не будем дальше продолжать эту заочную дискуссию и говорить, например, о том, что даже суд интересуется мотивами преступления. Суть спора лежит в стороне. И когда хочется ясной интриги и ясного ее завершения, не надо доказывать, что у человека с развитым воображением чаще ноют зубы, а потому он хуже выполняет гражданские и прочие обязанности.
Добавь мы чего-нибудь бытового нашим героям – и вполне бы договорились даже и с читателем детективов. Пусть бы, к примеру, профессор ходил в разных ботинках или испытывал склонность к тайному разврату, а сын его мочился в детстве в постель и всю
Но у нас, увы, тоже есть правила. А поэтому ни лишних пороков и слабостей, ни тайного злодейства, ни святости, ни даже милой чудаковатости мы добавлять нашим героям не станем. На наш взгляд, всего и так достаточно. Люди как люди. Перемудрили немного. Бывает. А потому пойдем дальше, оставив героев, какие они есть, и постараемся сами меньше высовываться.
Глава тридцатая
ГМ И ТАНЯ ЗАДАЮТСЯ ЛЮБОПЫТНЫМИ ВОПРОСАМИ: МОЖЕТ ЛИ БАССЕТ СТАТЬ ШНАУЦЕРОМ, КОРРЕКТНА ЛИ СДЕЛКА ЛИЧНОСТЬ – БЕССМЕРТИЕ, И ОТНОСИТСЯ ЛИ ЛЮБОВЬ К ВИРТУАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ? НО ВНЕЗАПНО В РАЗГОВОР, РАССЧИТАННЫЙ НА ДВОИХ, ВМЕШИВАЕТСЯ ТРЕТИЙ
Они нырнули, не сговариваясь, в темное кафе. То ли «Морфей», то ли «Гном». ГМ не мог вспомнить название, которое видел только что, и это его расстроило. Он понимал, что во всем, что бы они сейчас ни сказали, будет теперь новый, тайный смысл, почти не имеющий отношения к словам. Знакомые поля, давно он не заходил на них. Сейчас ему было неловко, как будто в силу обстоятельств он должен был сыграть роль, которую исполнял когда-то в школьном спектакле и не то, что забыл, но мог случайно рассмеяться там, где полагались пылкость и негодование.
Однако смеяться ему не хотелось, в том и дело. А и нынешняя осанка не годилась. Пассаж про романтика, например, приникающего к юному животу.
– Сядем здесь, – сказала Таня, бросив сумочку в угол скамейки. – Я закажу. У них делают замечательный коктейль.
Пить неизвестного содержания смесь в состоянии, когда он терял контроль и память… ГМ решил этого не допускать.
– Минутку, – остановил он Таню. – Что будет в бокале?
– В основном шампанское.
– Еще?
– Не помню. Сок из лаймов, ром. Кажется, мед. Ну, и лед, конечно. Очень качественно!
– А что это лайма?
– Лайм – что-то вроде лимона. – Таня направилась к стойке.
– Как называется? – крикнул ГМ вдогонку, помня, что название коктейлей является особого рода творчеством, в котором скрыты, как правило, частные, интимные истории их изобретателей.
– Воздушная почта, – ответила Таня, едва повернув к нему летящий профиль.
– Почему?
– Понятия не имею.
Пока Таня заказывала коктейли, быстро выпевая названия и показывая пальцами дозировку, старик думал о недавно прочитанной книге Ромена Гари. Одно название «Дальше ваш билет недействителен» попахивало смертной тоской. Он снова вспомнил вчерашний сон.
Роман, не лучший у Гари, был как раз о старике, который влюбился в молодую бразильянку. «Тот, кем я был когда-то, устремлялось ей навстречу», – вот что застряло в памяти. И еще, что прежние неистовство и ослепление уступили место осмотрительности мелкого вкладчика. Собственное наслаждение герою было уже безразлично. Он бывал счастлив, но лишь оттого, что «оказался на высоте», а не просто счастлив. Полезное ожесточение разгоняло кровь, необходимость успеха гасила радость.
Вчера, познакомившись с Таней на скамейке, ГМ был, конечно, слегка возбужден и даже взволнован, но не особенно задумывался о продолжении. Сейчас же размышлял уже не столько о том, серьезно ли ему нравится Таня, сколько чтобы не выдать при ней малодушной задумчивости.
Говоря снисходительно, неловкая ситуация. Таня, похоже, влюбилась. И тут уж нет ничего пошлее, чем приводить цитаты из Екклесиаста или с юмором заметить, что в его возрасте лебединая песня становится все короче.
А может быть, страх напрасный? Да и что это он, собственно, так далеко зашел? И не французы мы, чтобы все духовные ресурсы бросать на сокрушение о воспаленной уретре. Другой состав, или другие пропорции, или просто акценты иначе расставлены. Скорее уж…И самого себя, краснея, сознаю,
Живой души твоей безжизненным кумиром…
Таня вернулась с двумя высокими стаканами; пузырьки шампанского осели на стенках, у них недоставало сил пробиться сквозь темно-зеленые тропики наверх, к воздуху.
– М-м?.. За что будем чокаться? – спросила она. – Предлагаю за удачную запись. Нет… То есть за это, конечно, тоже. Но давайте выпьем за то, что мы вчера встретились. Только вчера! Ведь это везенье! Можно сказать, судьба. За наше везенье! За мое везенье, – тихо добавила Таня.