Кругами рая
Шрифт:
Так дважды Алексей пытался взять смерть измором, и оба раза неудачно. После второго, вспомнив перенесенный еще в детстве ревмокардит, его освободили от уроков физкультуры, единственного урока, от которого он получал обыкновенное, как во дворе или в лесу, удовольствие. Однако нельзя сказать, что он сильно переживал. Напротив, смущала мизерность расплаты, он сам себе казался смешным.
Отношения с отцом как-то, тем не менее, возобновлялись, им снова становилось весело друг с другом, Алексей снова много читал, и они подолгу разговаривали.
В пору Алешкиного сочинительского запоя отец сначала подробно разбирал с ним каждое стихотворение. Это был период счастья, когда они оба, казалось,
Алексей понял, что больше своих стихов отцу показывать не надо. Но для чего же тогда их писать?
Стихи между тем почему-то продолжали идти, каждое новое было еще совершеннее, еще прекраснее, и он решал, что на этот раз покажет его отцу. Однако наутро аромат шедевра куда-то улетучивался. В гладкости прочитывалось только упоение Пушкиным, или Пастернаком, или Цветаевой, больше ничего. Плюс мутная экспрессия символистов, вроде «кричащего глаза» и «фиолетовых листьев». И тут же слово «облак», которое лет сто, как никто не употребляет.
Вот, одна строчка, кажется, удалась: «Портняжила веселая вода». Но если хорошенько порыться, тоже украл у кого-нибудь. Отец бы с ходу назвал – компьютерная память. А вдруг нет? Но лезть к отцу с этим?.. Или прикинуться: «Ты не помнишь, у кого это?» Догадается и высмеет беспощадно.
Ночи Алексея были неряшливы и беспокойны, он засыпал иногда, не раздеваясь, лицом в скомканную подушку. Сны – один другого хуже. Он грабил с незнакомыми парнями ларек, при этом успевал схватить только треугольник плавленого сыра. Они попадали в облаву, и в глухом переулке Алексей разбивал камнем фонарь, потом прятался в заполненном водой подвале, и крысы плавали около него, задевая лицо хвостами, и улыбались.
А то он почему-то плясал канкан на учительском столе, удачно попадая каблуками в лицо англичанке, и с радостью чувствовал свою безнаказанность: он ведь просто пляшет!
Сны продолжались, триумф ото дня на день откладывался.
Отец же как будто вовсе забыл, что сын сочиняет стихи. Он, казалось, вообще разлюбил их, не знал, что люди продолжают писать стихи, и чрезвычайно бы удивился, если бы ему кто-то об этом сказал. Он, который умел в любой разговор вплести стихотворную строчку!
Алексей ничего не понимал. Стихов больше не существовало, это была болезнь, которая у всех давно прошла. Он начинал стыдиться своей необъяснимой тяги к стихотворчеству, она казалась ему особого рода слабоумием или расстройством организма. Вроде недержания мочи. Да, именно что-то такое – сладостное, безвольное и стыдное.
Вряд ли отец замечал его мучения.
Алексей и спустя годы доставал иногда из шкафа папки со своими стихами. Что-то в них трогало его по-прежнему. Так припахивает печалью осиновый лист, заложенный в старую книгу. И с книгой связана какая-то история, и с листком, и с рукой, которая его туда положила… Пар изо рта: «Прочти потом, дома». О фразе, правда, надо уже догадываться. Тогда-то и сомнений не было, что она имела в виду. А сейчас… Может быть, вот эта? «Возьми меня в свои сны, чтобы я была всегда с тобой». Да, их стилистика. Может быть, и эта. Что с того?
Герцен говорил, что в юности, сверхравенства лет, людей связывает общая религия. Ну конечно! Нравятся одни и те же имена, одни и те же цитаты застряли в памяти. Не может
Но… Лист все равно красив. Как беличий глаз. И запах… От него поднимается та дымная и прозрачная осень, наполненные дождем воронки, над которыми уже работает первый морозец, их суровые и румяные лица, их крики и первая проба басовых нот в разговоре.
Искренни же они были в этой своей выспренности! Возможно, так-то искренни больше никогда и не были. Не случилось просто, не срослось. Чужое примерили, покрасовались, понравились сами себе, возомнили о себе простодушно, но надо было рано или поздно перелезать в свое.
Так и стихи. Он узнавал в них себя, того, кто радостно примерял чужие одежды. Но сказать по совести, что человечество потеряло в нем поэта, не мог. И значит, отец был прав. И, в сущности, надо сказать ему спасибо.
Обида от этого, однако, ничуть не уменьшалась. Как будто отец не литературные упражнения его тогда отверг, а не захотел разделить с ним этот праздник, испортил такое редкое и короткое счастье, поторопил природу.
Глава двадцать пятая
ЕВДОКИЯ АНИСИМОВНА, ВЫПУТАВШИСЬ ИЗ ЗАМШЕЛЫХ ВОСПОМИНАНИЙ, РАЗОБЛАЧАЕТ МУЖА И ПРИ ЭТОМ ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ ПОДОПЫТНОЙ МЫШКОЙ
Два разоблачения кряду: сначала сын, теперь жена. Не слишком ли много для одной истории, да и для одного благородного, теплолюбивого профессора тоже?
Но читатель пока может быть спокоен: люди воображения часто и разоблачают лишь в воображении. Первый пример вам уже знаком.
Такого склада люди обычно считают факты за ничто, тут же начинают толковать их, поворачивать при разном освещении, обряжать в психологические мотивы, так что о голой крохотульке факта можно уже и забыть.
Но случаются факты, что называется, неопровержимые, которые и поджидают наших героев уже в самое ближайшее время. Как быть тут? Как быть тут не только героям, но и нам, читатель? Ведь если жизнь в воображении сводится к пустым упражнениям, а еще точнее – все это уловки, попытки уйти от реальности, обмануть если не других, то себя, – сколько времени потрачено даром, и опять же не только нашими героями (у них-то и вся жизнь, почитай, прошла стороной), но и нами? Сейчас бросать чтение, конечно, глупо, потому что факты, как уже сказано, на подходе. Но все же!
И спросили мы «как быть?» не только в смысле продолжать чтение или за те же деньги бросить, а вот что окажется весомее при этом столкновении и на чьей стороне окажется в этой суматохе наше собственное чувство правды, если оно вообще способно будет определиться и произнести с чистой совестью: виновен? Будь нам в этой истории все ясно, мы бы и продолжать не стали, а перешли бы прямо к вердикту. Пока же предпочитаем сами и призываем читателей запастись еще немного терпеньем.Оглядывая кухню, которая казалась ей теперь пустующей морзяночной голубятней, Дуня пыталась сообразить: спала она или все это время думала? Думала определенно, но уж очень несуразно. Например, повторяла и повторяла фразу: «Если обойти вокруг дома, цыгане перестанут сниться». Откуда взялось, да и к чему? Может быть, надо еще раз принять душ?
Потом, да, думала про дворян из школьной программы. Есть два типа дворян: богатые и бедные, а то и вовсе разорившиеся. И именно из последних выходят особенно правдолюбцы и люди, до чрезвычайности щепетильные в вопросах чести. Почему? Хотя, в общем, понятно почему.