Кругами рая
Шрифт:
И все же, когда эта проклятая догадка о себе как об отличнике в очередной раз посещала ГМ, он, как и сейчас, чувствовал дискомфорт, как будто проснулся и обнаружил себя на оторвавшейся льдине, плывущей неизвестно куда. Сквозняки в такие дни донимали его особенно.
Хорошо придумано, что человек не может видеть себя со стороны. Сейчас по улице шел глубокий старик, который забыл дома палку и едва справлялся с дорогой. Невозможно было представить, что еще вчера он легкомысленно позволял себе кокетство по поводу своего возраста.
Что-то неправильное, своевольное было в его внутреннем устройстве, о котором он утром с оттенком самодовольства намекнул Тане. Нельзя, вероятно, быть учителем самому себе. Монахов и тех предостерегают от молитвы без учителя, ибо слишком высоко поднимаются. Да что теперь все это?
Так, перескакивая с мысли на мысль, с одного воспоминания на другое, ГМ продолжал тем не менее заниматься самым неплодотворным и давно им самим забракованным делом выяснения отношений с совестью. Бесперспективность этого можно сравнить только с безысходностью его ситуации. Память при этом, конечно, резвилась и вела себя отвязно.
Например, не хотелось ему как-то идти с маленьким Алешей в зоопарк. То ли вначале просто не хотелось выходить на улицу, то ли идти именно в зоопарк, от которого с детства осталось тягостное впечатление. ГМ останавливался на втором и,
Говорил, конечно, каким-то понятным Алеше детским языком, но тот все равно настаивал и готов уже был заплакать. Дуня устроила маленький скандал, пошли всей семьей. Алеша скучал, иногда подыгрывал родительскому наигранному же удивлению, но поход был испорчен: мальчик видел все не своими глазами. Сказку про то, что когда-нибудь они накопят денег и поедут во Флориду, где заросли бамбука, пальмовые рощи, сад бабочек, игры с дельфинами и даже маленькое африканское сафари, он слушал вяло.
Всплывший в памяти через десятилетия, этот эпизод очень огорчил ГМ, потому что больше даже, чем сегодняшняя катастрофа, не вписывался в представление о правильных отношениях. Он всегда думал, что от человека к человеку передается только искра и сочувствие, все прочее, и главное, остается на его волю. Как отпустил он сегодня солдатика, снабдив сигаретами и предупредив о патруле. Как отпускал в свободное плаванье студентов и аспирантов. Творчество и любовь – вещи суверенные, ни соглядатай, ни советчик, ни нянька им не нужны. Но тогда зачем петь песни про зоопарк, когда надо просто взять за руку сына и отправиться с ним туда? Возможно, в тот момент он украл у Алеши первый самостоятельный восторг или разочарование и тем самым привязал к себе крепче, чем любая трусливая нянька веревкой-поводком?
А и с Дуней – разве он действительно отпустил ее в стихию, оставаясь первым оценщиком и авторитетом? Быть может, муки творчества у таких, как она, страшнее, чем у гения, в силу безысходности и ежесекундно погибающих в мозгу шедевров? Не эксперт тут нужен, а сострадалец, хотя ГМ и сейчас не мог придумать, в чем это могло выражаться. Пришлось бы неизбежно лукавить. Долго на этом не удержишься.
А ведь он в свое время буквально украл Дуню у ее первого мужа. Тогда ее картины нравились ему все до единой тем, что простодушно иллюстрировали настроение и, не таясь, обнаруживали поочередную влюбленность то в Сезанна, то в Фалька, то в Малявина, то в Гогена. Тогда он любил саму эту ее резвость и страсть, а не картины. Когда же картины вдруг стали главным? В Дуне разыгралось тщеславие, или в нем стало меньше любви? Искусство требует совершенства, да. Но разве оно нужно любви?
И вот авторитет теперь, получается, просто, ординарно нашкодил? Если даже и виниться, то непонятно, в каких выражениях. Такая роль была ему не знакома.
Неожиданно и в воспоминание ГМ о Тане прокралось что-то его раздражающее. Вдруг эта влюбленно и тревожно глядевшая на него женщина показалась ему теплолюбивой птичкой, которую ветер и жажда новизны занесли в чужую голодную блокаду, и, мало того что она разбросала остатки съестного и заставила всех переменить позы, которые они экономно выбрали для выживания, так вот теперь еще и за нее надо было отвечать.
Это была плохая мысль, очень плохая. Она лишний раз убедила ГМ, что в нем что-то серьезно и, может быть, окончательно разладилось.
Глава тридцать вторая
АЛЕКСЕЙ ОТДАЕТ ПОСЛЕДНЮЮ ДАНЬ ПЬЯНСТВУ ШКАЛИКАМИ. СМЕРТЬ ГРИНИ, ПОСЛЕ КОТОРОЙ ИСЧЕЗАЕТ И ЕГО УБИЙЦА, УСПЕВАЯ ЗАФИКСИРОВАТЬ МИГ СВОЕГО ИСЧЕЗНОВЕНИЯ
Дождь пошел, как только Алексей соскочил на платформу. Кусты и деревья щенячились под ветром, листья сверкали у фонарей, шла большая баня. Нельзя было представить лучшей иллюстрации к выражению «равнодушная природа», если иметь в виду, конечно, ее отношение к состоянию конкретного человека. В данном случае Алексея. Впрочем, сам человек, подняв воротник куртки, на это никак не реагировал.
Магазин был закрыт, в буфете вино не разливали, зато за спиной буфетчика виднелась целая полка шкаликов. Алексей загрузил сумку шкаликами, переплатив раз в десять; один шкалик выпил тут же у забора и отбросил в канаву. В ответ раздался зобий вздох или клект лягушки, хотя лягушек в канаве видно не было.
Экзюпери услышал в зобу лягушек звон бубенчиков. После удачного возвращения из-за облаков может почудиться и не такое, думал идущий против ветра и дождя Алеша. В определенном смысле его положение изменилось не менее кардинально, чем у летчика Экзюпери, но звона бубенчиков он не слышал. Вероятно, лягушки по-разному приветствуют тех, кто вернулся из полета, и тех, кто, как он, спустился с небес.
Алексей удивлялся себе, тому, например, что его не оставил юмор, а еще – способность считать деньги. Всю дорогу к даче он только и делал, что подсчитывал в уме, во сколько раз дороже обошлась водка в буфете. В конце концов вышло в пять и семь десятых раза. Это понятно: шкалики и вообще дороже, плюс буфетная наценка.
«Прибыльное дело, – думал Алексей. – А если добавить экзотики? Завести попугая, который бы за умеренную плату доставал из коробки записки с сюрпризом или просто словом "счастъе“. Достав такую записку, попугай должен непременно крикнуть: "Душ-шевно поздр-рав-ляю!“ Можно научить. Дело техники. Похожая история была в каком-то старом военном рассказе. Женщина ходила на базар в надежде, что ей выпадет жизненно необходимое "мыло“, но птица всякий раз доставала из корзины "счастъе“. Трагический, в общем, сюжет…»
Дача как будто сама шла Алексею навстречу, так быстро он до нее добрался. Заглянул на всякий случай под шляпу Утесова – ящерки не было. Если это и огорчило его, то самую малость. Алексей надел на себя шляпу и тут же осуществил желание выпить под дождем по случаю потери друга.
Возвращая шляпу столбу, он заметил торчащую из-под ленты записку. Любопытство овладело им. Вообще он продолжал функционировать как совершенно неповрежденный человек. Мысль об этом наполнила его веселой, здоровой злостью. «Вы меня уже, наверное, не помните, а я вас сразу узнала, – было написано на листке. – Поверьте, я не из поклонниц и то, что я к вам испытываю, больше, чем просто любовь…»
Алексей скомкал записку и бросил ее под дождь. Должно быть, здесь действительно жил когда-то артист. Послание слегка запоздало. От слов «больше, чем просто любовь» его чуть не вывернуло. И каким образом эта глупость стала теперь едва ли не главным слоганом на ТВ? Неужели из глупостей, как из афоризмов, вечность производит свой отбор? Или да – восторженный стиль гимназистки входит в перечень эротических соблазнов. Осень империи. Ну конечно. Старческие грезы вырастают в цене.
Печка, протопленная вместе с Ксюшей, еще грела, в комнате было тепло, пахло едкой горечью залитого огня. То есть бездомностью. Немного пепельного инея на головешки, чириканье птичек в небе и свора собак, сбежавшихся на поживу.
Вся
Алексей расположился на нем, с удовольствием ощущая чрезмерность пространства по краям. Придвинул стол, расставил на нем шкалики в армейском порядке, как молодых лейтенантиков, и вынул из сумки пиццу, купленную в том же буфете. Пицца была холодная и сырая, в целлофановой обертке. Он подцепил обертку ногтями и аккуратно развернул. Затем треснул винт шкалика, затем, опустошенный, он был послан на другой край стола. Лишь после этого тостующий и тостуемый в одном лице надломил край пиццы и стал ее с придыханием жевать.
– Русский характер, – произнес он вслух. – Только после третьей! И то фактически занюхиваем.
Состояние его было крепкое и правильное. Последняя дань пьянству. Уже завтра он даже не посмотрит в сторону этой заразы. Легкий корм для нервической фантазии, чем он неумеренно и пользовался. Но сейчас никакой нервности Алексей в себе не чувствовал и даже не пытался строить предположения вроде: как эти фигуры у парадной познакомились? знала ли Таня, кто он? знал ли отец про них с Таней? и точно ли это был любовный поцелуй или ему показалось? Жалко было не себя, а матушку, которая билась, должно быть, в это время в комнате-гробике над очередным шедевром. Никому не помочь, никого не спасти.
Нет, он не был тяжело ранен. Он был убит. Совсем другое дело. Сейчас все в жизни виделось ему проще, в том числе он сам. И не было нужды рассуждать. Слезы копились в горле и давили на него, но глаза оставались сухими. Никакого, ну никакого желания заплакать. Ком и есть ком, что-то типа опухоли, с ним ничего не поделаешь. А так – все нормально! «Трус не играет в домино!» – как говаривал их военврач, перемешивая костяшки на лазаретном столике.
Алексей решил порыться в дисках, чтобы лучше узнать вкусы хозяина, который, сам того не ведая, приютил его. Вернее, к которому его зачем-то приютила Таня. В каких они там отношениях? Теперь уже наплевать!
Первый же альбом удовлетворил его любопытство. Пинк Флойд. «Стена». Алан Паркер да и все эти ребята, видимо, хлебнули в детстве не меньше остальных. Каждый испытал на себе прессинг дисциплины и морали, всем им в детстве пытались отбить чувство опасных превращений, из которых и состоит жизнь. Забавно, что с этим был знаком и Алик, обладатель наследственного трона.
Профессорское воспитание небось покруче будет, чем просто народное. Нам ли не знать? (Почему-то Алексей представлял, что отцом академика должен быть по крайней мере профессор.) Мало стать как все. Тут тебя допекают еще призванием, высокими авторитетами, которые становятся в конце концов несноснее, чем дальние хвастливые родственники, приезжающие с нелепыми подарками и собственным уставом. Всё в укор: трудолюбие гения и даром посетившее его озарение, слава и забвение, даже безумие, заставляющее физика двадцать лет биться над доказательством теоремы, которая им же была доказана еще в молодости.
Эти уроды шагу не могли ступить, чтобы не бросить вызов человечеству. И все опять же шло им в плюс. Сумасшествие и скаредность, алкоголизм и наркомания, педерастия и гомерическая страсть к женщинам, обжорство и домашний деспотизм, мелкое интриганство и болезненное затворничество, ссылка, холера, смерть. Гете, что не пошел к умирающему сыну, поскольку спешил закончить «Фауста», Сезанну, что, увлеченный этюдами, не похоронил матушку. Не это, конечно, ставили в пример, но придыхание, но восхищение, но произнесенная в расчете на пищеварительную паузу цитата… Прессовать человека можно не только горохом в углу, муштрой, требованием оказывать почтение и держать позвоночник прямо.
Алексей включил плеер, вложил диск и поставил фильм без звука. Пицца была грибная, хотя готовили ее явно из трухлявой мороженой древесины. Он отправил еще одного лейтенантика на край стола, запил ржавой водой из графина и достал сигарету. На экране мелькали знакомые клипы.
Вот Пинк в церкви с матерью. Она плачет, а он в это время играет с игрушечным самолетиком. А это, должно быть, Вторая мировая. Пинк в коляске. Белый голубь удачно вылетает из-под лап кошки. Потом тот же Пинк будет лежать в бассейне с перерезанным запястьем, похожий на крест. А голубь… Голубь превратится в черного орла, затем в смертельный самолет. Белые кресты самолетов в небе.
Жена унижает учителя за обеденным столом, а тот мечтает, как будет наказывать учеников.
Пинк в комоде находит форму отца, надевает ее, глядит на себя в зеркало и видит в зеркале отражение отца.
Отец… Он не то чтобы знал ответы на все вопросы (хотя в детстве Алеше так и казалось). Но даже в незнании его было знание о неразрешимости или о тайне.
Если бы в человеке было такое устройство, которое без специальных усилий и позволений переводило чувство в мысль, Алексей должен был бы сейчас честно признаться, что желает отцу несчастья.
Пинк под наркотой, он не узнает жену.
Пинк (мальчик) обнаруживает в кровати скелет вместо матери.
Школьники идут, поют. Внезапно они попадают в мясорубку, скидывают маски и начинают крушить школу..Ветер воровски бросил в стекло горсть шлака. Алексей даже не вздрогнул. Он уже слегка поплыл – пролетел рукой мимо полки с дисками и едва не приземлился под столом. Но сознание его стало еще более цепким и аскетичным, что, как все люди в его состоянии, он отметил с удовлетворением.
В ворохе коробок с дисками постояльца ждал сюрприз, который едва не отрезвил его. На одной из коробок было написано фломастером: «Приключения Грини».
– Оба-на! – сказал Алексей вслух. – Замел, называется, следы. Попал в самое логово. – Однако он не мог скрыть от себя, что находка ему скорее приятна.
В истории с Гриней Алексей сам до конца так и не разобрался. Виновником ее тоже был отец, который об этом, конечно, не подозревал. Отец вообще не думал о волнах, которые от него расходились, о том, сколько корабликов они увлекли, взволновали или же потопили. Почти наверное, что и сегодняшняя катастрофа произошла не по злой воле отца, а все от того же его ощущения невыносимой легкости бытия, и, значит, он снова неподсуден. От этой мысли Алексей скрежетнул зубами, и на глазах его выступили слезы.
После того как отец с пафосом и тонким удовольствием разгромил его рецензию, Алексей решил, что должен, хотя бы некоторое время, пожить отдельно. Ему хотелось самостоятельности и свободы. Надо было отпустить себя и посмотреть, что из этого выйдет.
Он снял комнату, часто ночевал у друзей, на послепремьерные фуршеты приходил уже разогретый, машинально остроумный и так же машинально покидал их с легкими женщинами.
Так катилось несколько недель. Рецензии прекратились, но редактор еженедельника был его другом. Как-то после очередного фуршета, с которого они вместе пошли в ближайшее кафе, Сашка предложил обмозговать ситуацию. Идея завести колонку фельетона принадлежала тоже ему. Алексей сразу согласился. Его образ жизни и настроение были конкретно фельетонные, перевоплощения не требовалось.