В эти годы бродил по германским дорогамДоктор Фауст, впоследствии ставший легендой.И была его жизнь лишь коротким прологомК той, веками прославленной жизни, — посмертной.Его первая жизнь протекала спокойноИ как будто бы даже совсем незаметно.А вокруг полыхали пожары и войны,Умирали бойцы и рождались легенды.Но, уже пожилой, сорокапятилетний,Согласуясь в делах не с душой, а с рассудком,Доктор Фауст, впоследствии ставший легендой,Не хотел совершать легендарных поступков.Он служил своей чистой и мирной науке,Созерцая парящие в небе светила.Не давал он науке оружия в руки,Чтоб не стала наука нечистою силой.И когда поднимался народ за свободу,Он стоял в стороне, согласуясь с законом.Не за эти ль заслуги в грядущие годыЕго имя присвоили фаустпатронам?Эти годы прошли. И в далекие далиУбегает истории пестрая лента,Где стоит, затерявшийся в самом начале,Доктор Фауст, впоследствии ставший
легендой.
Кривая вывезет — это как дважды два,Вывезет из стыда, из страха и закоснелости.Кривая истории порою слишком крива,Но она неизбежно ведет к современности.
ГУМАНИСТЫ
Истинное и единственное наслаждение — наслаждение чистой совестью.
Эразм Роттердамский
Похвально всякое состязание в добродетели.
Ульрих фон Гуттен
Стучит,Стучит,СтучитКалитка у Эразма.Звучит,Звучит,ЗвучитОдна и та же фраза, —Уже не в первый разИ всякий раз некстати:«Впусти меня, Эразм,Я Ульрих, твой приятель!»Некстати этот друг,Здесь дело пахнет риском.Впусти его, а вдругПожалуют паписты?Вот будешь ты хорош!Они шутить не любят.И друга не спасешьТем, что тебя погубит.Стучит,Стучит,СтучитКалитка в старом доме.Спешит,Спешит,СпешитЗа Ульрихом погоня.Видать, на этот разЕго злодеи схватят.Впусти его, Эразм,Он Ульрих, твой приятель!Но дружбы путь тернист,И выдан был папистамВеликий гуманистВеликим гуманистом.Смирил свой гордый духМыслитель, тихо плача:«Прости меня, мой друг!Сейчас нельзя иначе!»Обманчивы друзья,А недруги — надежны.Сейчас нельзя, нельзя!Когда же будет можно?Чтоб в этой жизни статьГуманным человеком,Неужто нужно ждатьСемнадцатого века?Стучит,Стучит,СтучитКалитка — все напрасно.Она надежный щит,Когда вокруг опасно.Глас жертвы — божий глас,А жертва на пороге.Как видно, ты, Эразм,Совсем забыл о боге.Эразм,Эразм,Эразм,Какое вероломство!Глас жертвы — божий глас,Прости тебя, потомство!Но время, как на грех,Не делает нам скидки.Уже который векСтучит твоя калитка.
ВОЛЬНЫЙ ГОРОД НЮРНБЕРГ, XVI ВЕК
В вольном городе Нюрнберге десять базаров,Двенадцать водопроводов, тринадцать бань.В вольный город Нюрнберг купцы приезжают с товаром.Продавай, что хочешь. А не хочешь — так покупай.Кому вино! Кому сукно! Кому голландское кружево!Но особенный спрос, постоянный спрос — на оружие.Потому что еще не окончен бойЗа прогресс. И — против прогресса.И оружие Нюрнберга воюет между собой,Защищая и эти, и те интересы.В вольном городе Нюрнберге сто шестнадцать фонтановИ одиннадцать — каменных, а не деревянных — мостов.Вольный город Нюрнберг, по статистическим данным,Выделяется среди других городов.Мощеные улицы, черепичные кровли,Художник Альбрехт Дюрер, поэт Ганс Сакс…Но главные достижения, конечно, в торговле:Среди говяжьих окороков, сапожных вакс —Оружие.Кому оружие?Оружие!Нюрнберг не воюет,Он только тех, кто воюет, обслуживает.Вокруг города двойная стена,А на стене сто восемьдесят три башни.Пускай война.Ну и что с того, что война?Мирному городу Нюрнбергу — не страшно!У него свой, совсем не военный интерес,Хоть и удовлетворяющий военные интересы…Этот затянувшийся исторический процессКончится Нюрнбергским процессом.
ГЕРМАНИЯ, 1933 ГОД
Когда на площадях сжигали мыслиИ книги — те, что содержали их, —Писатель, не нашедший в черных спискахСвоих, увы, не запрещенных книг, —Не вынеся такого унижения,Писал властям: «Я требую сожжения!»Печататься в такие времена,Когда и Брехт, и Гейне вне закона?Когда горят такие имена,Как можно оставаться несожженным?Так рассудил писатель Оскар Граф.Как показало время, был он прав.
* * *
Что написано пером, не вырубишь топором.Для пера такая уверенностьредко кончается добром.И все-таки,хотя перу достается,Последнее слово за ним остается.
КАЗНЬ В ЗУЛЬЦФЕЛЬДЕ
Умирали два кирпичника,С белым светом распростясь.По тогдашнему обычаюУмирали: шли на казнь.И один из тех кирпичниковВсю дорогу причитал:«Ой вы, крыши черепичные!Ой ты, каменный портал!Ой вы, глины и красители,И песок, и алебастр!Ой дворцы моих губителей,Некому достроить вас!»А второй из двух кирпичниковХохотал, завидя смерть:«Как-то будет непривычно мне —Шляпу не на что надеть!»Так шутили два кирпичникаУ могилы на виду.Не рыдали, горемычные,Смехом встретили беду,Приближаясь к той неведомой,К той немыслимой черте…Смех — как друг, навеки преданный:Познается он в беде.
ВОЗРАЖЕНИЕ ОСКАРУ ИЕГЕРУ
Историк Иегер написал историю.Совсем не ту историю, которую,Наощупь выбирая направление,Веками создавали поколения.Он написал историю, котораяМогла б служить поддержкой и опороюЕго небескорыстным устремлениямТысячелетья подчинить мгновению,Дабы по мановению мгновенияВека свое меняли направление…Историк Иегер возмущенУбийством графа Гельфенштейна.Он ждал, что будет граф прощенПо обстоятельствам семейным.И восклицает он, грустяНад оскверненною святыней:«Напрасно бедная графиняПростерла к ним свое дитя!Напрасно пала на колени,Лицо склонивши до земли,К ее рыданьям и моленьямМятежники не снизошли».Профессор Иегер — не профан,И он приводит с сожаленьемЗабытый, но весомый факт:Графиня пала на колени.А сколько пало от рукиЕе возлюбленного мужа,О том Иегер — ни строки.Им данный факт не обнаружен.А граф, сметая села в прах,Ни разу не смягчился сердцем,И не увидел гордый графК нему протянутых младенцев.Конечно, жаль его жену,Однако пусть она не взыщет:Женою сделал граф одну,А вдовами — не меньше тысячи.Да, подчинить историю мгновению,Согнуть века в позорном унижении,Поставить им условия кабальные —Поистине замашки феодальные.Но что поделать, ежели ИегеруВесьма важны дворянства привилегии?Иегер ополчается на Мюнцера,Боясь не той, а этой революции.Он занимает четкую позицию,Подобную позиции полиции,Которой так же, как ему, не нравятсяВсе эти толки о всеобщем равенстве.
ПРИВАТ-ДОЦЕНТ РАЗВИВАЕТ МЫСЛИ ПРОФЕССОРА В 1933 ГОДУ
Любопытна весьма оценкаФранца Гюнтера, приват-доцента:Мол, крестьяне, опора нации,В достопамятный год РеформацииПоднимали свое восстание,Снаряжали свои отрядыЗа великую нашу Германию,За грядущий «новый порядок».Только Мюнцер смущает Франца:Слишком ясен его девиз.Разве может всемирный фашизмДопустить всемирное братство?Но, спустя четыре столетия,Гюнтер Франц тормошит историю,Чтоб события давние этиСовременных приход ускорили.Он — глашатай времен иныхИ событий иного сорта.Гюнтер Франц поминает мертвых,Чтоб на смерть посылать живых.Пораженье крестьянской битвыНе смущает Гюнтера Франца:Для него сто тысяч убитых —Только жизненное пространство.И поэтому он, приват,Им, убитым, кричит: «Виват!»Потому, обходя аргументы,В комплиментах горяч и неистов.В нем не больше процента доцента.Остальные проценты — фашиста.Пусть запомнится поколениямИ живущим, и всем последующим:Через смерть идти к возрождению —Привилегия одноклеточных.
ЭТИМОЛОГИЯ ГЕРМАНИИ
Германия — Жадные Руки.Но до чего жадные? Вот вопрос!Жадные до работы? До творчества? До великих открытий?Или до великих захватов? Великих убийств?Это жадные руки Кеплера или Фридриха Барбароссы?Гегеля или Геринга?Бисмарка или Баха?Этимология Германии пока неясна:Много темных пятен.И светлых пятен.
ЭТИМОЛОГИЯ ВОЙНЫ
Слово войнаРодственно слову вина,Как утверждают словари и подтверждает исторический опыт.Правда, во все обозримые временаВина ни разу не сидела в окопах.Еще глядишь — прославишься сгоряча,А она не любит, когда о ней вспоминают.Вина бывает маленькая и неизвестно чья,А война бывает общая и большая.
БИТВА ПОД ФРАНКЕНХАУЗЕНОМ
Если власти не будут правильно защищать слабых, народ сам возьмет меч.
Мюнцер
Очень трудно быть полководцемЧеловеку другой профессии.Даже численное превосходствоБеззащитно против агрессии,Против лживости и коварстваИ обычной военной хитрости.Как наивно в своей беззащитностиПрямодушное наше бунтарство!Прямодушие — не малодушие,Мы готовы к любому сражению,Но приходится нам выслушиватьМиротворные предложения.Мы довольны, что кровь не льется,Одного только мы не взвесили:Очень трудно быть миротворцемЧеловеку другой профессии.Перемирие будет нарушено,И опять нас врасплох застанут…Мы ведь с детства к вере приученыИ бессильны против обмана.Очень скоро обман обнаружится,Кровь прольется в утроенной мере,И солдаты Георга ТрухзессаНас научат истинной вере.И порубят нас в поле чистом.Превращая в сплошное месиво.Очень трудно быть гуманистомЧеловеку другой профессии.Будем топтаны, колоты, рубаны, —Не придумаешь смерти злее.Но такая будет придуманаДля того, кто в бою уцелеет.И никто никогда не измеритЭтой смерти, безмерно мучительной.Нас научит истинной вереМиротворец с лицом усмирителя.И не скоро закроются веки,А палач — рассмеется весело…Очень трудно быть человекомЧеловеку другой профессии.