Круги по воде. Черная моль

Адамов Аркадий Григорьевич

— Видимо, да, — не очень уверенно согласился Игорь.

Кучанский засмеялся.

— Вам сейчас нельзя сомневаться! — энергично воскликнул он. — Вы вышли на финишную прямую. Как вы теперь собираетесь действовать?

— У меня вот какой план. Глядите.

К одиннадцати часам Игорь все–таки успел вернуться в горотдел. И почти вслед за ним пришла Филатова.

— Да, — сказала она враждебно. — Ухаживал. Руку и сердце предлагал. Он даже к родителям моим ездил, их уговаривал.

— У вас было с ним объяснение?

— Было…

— И что же?

—

Он сказал… что я его все–таки полюблю. Отвратительный человек.

Игорь помолчал. Ему было неловко расспрашивать её о таких вещах.

— Вы меня извините, что приходится…

— Я понимаю, — перебила она. — Спрашивайте.

— Он знал о ваших… о вашем отношении к Лучинину?

— Наверное… Во всяком случае, догадывался.

— Это его не остановило?

— Его? Нет. Это не такой человек. Он мягкий и вежливый только с виду. И умеет притворяться. Я же вам говорила.

— А он с вами не говорил о Лучинине?

— Никогда.

— Но, вероятно, ревновал?

— Наверное… Да, конечно, ревновал. Я однажды поймала его взгляд, когда он смотрел на Женю…

Глаза её вдруг наполнились слезами, и она поспешно закусила губу.

— Он писал вам когда–нибудь?

— Да…

— У вас сохранились эти письма?

— Что вы!.. — она удивлённо подняла на него глаза.

— Да, конечно, — смутился Игорь. — Простите. И последний вопрос: он вам говорил что–нибудь о планах на будущее?

— О, у него были самые широкие планы, — Филатова слабо усмехнулась. — Он очень честолюбив. Хотя… Но я вам уже сказала, что он умеет притворяться.

— Ну, тогда ещё один вопрос: вы знаете кого–нибудь из его знакомых вне завода?

Филатова задумалась, перебирая тонкими пальцами косынку, лежавшую на коленях.

— Да, — сказала она, наконец, и посмотрела на Игоря. — Он мне говорил о том самом человеке. Они друзья.

— Он не говорил, где они познакомились?

— Кажется, они когда–то вместе учились.

— Этого не может быть! — воскликнул Игорь, но тут же, усмехнувшись, добавил: — Впрочем, в жизни все бывает.

— Да, — тихо повторила Таня. — В жизни все бывает.

Потом она ушла.

А через несколько минут в кабинет постучала Анна Николаевна Бурашникова, маленькая, очень полная, в круглых очках, тёмные, с сильной проседью волосы были аккуратно собраны в пучок. На руке у неё висела большая потёртая сумка, тонкий ремешок глубоко вдавился в пухлую складку у локтя. Круглое лицо Бурашниковой светилось такой очевидной застенчивой добротой, что могло показаться простоватым, если бы не мудрый, терпеливый взгляд светлых, чуть выцветших глаз из–под очков.

Знакомство с ней произошло быстро, не успела ещё Бурашникова усесться возле стола, взгромоздив на колени свою сумку и вытереть мокрым, зажатым в кулак платком бисеринки пота со лба.

— Заходил, как же, — ответила она на вопрос Игоря. — И наряды смотрел.

— А из бухгалтерии выносил?

— Чего греха таить — выносил. «Хочу, — говорит, — досконально все изучить». Я ему говорю: «Не положено». А он мне: «Сделайте, мол,

исключение. Надо подготовиться. Из Москвы комиссия едет». Ну, что ты будешь делать? И чего ему надо? Бухгалтерия его не касается. А Валентина Григорьевича, как на грех, не было, болел он. При нем бы не осмелился.

— Вы и другим позволяете в нарядах рыться?

— Ни, ни. Это уж кто так, понахальнее. И то на моих глазах, — она смущённо улыбнулась. — Никак авторитет не внушу. Все «тётя Аня» да «тётя Аня». Что с ними поделаешь? Но чтобы что пропало, такого не было.

— До первого случая, оказывается, тётя Аня, — усмехнулся Игорь.

Ему было легко, и просто беседовать с ней, особенно после того тягостного, душу вымотавшего разговора, какой был с Филатовой. Что ж, горе есть горе, никуда от него не денешься, ничем не отгородишься, даже если это чужое горе. Впрочем, Игорь уже привык делить с людьми их горе — такая работа. Что тут поделаешь? А не взвесишь чужое горе на своих плечах, не ощутишь его непомерной горечи, тоски и гнева, что тебе делать тогда на такой работе, какой из тебя прок? И горе Филатовой это теперь и его, Игоря, горе: ведь погиб хороший, нужный всем человек.

Тень пробежала по лицу Игоря, он невольно нахмурился, прогоняя эти, не ко времени возникшие мысли. И видно, Бурашникова заметила, перехватила что–то из них. Она тяжело вздохнула и вытерла платком лицо, будто смывая с него неуместную сейчас, добрую свою улыбку. И толстое лицо её стало сразу напряжённым и задумчиво–скорбным. Она, видно, тоже сейчас вспомнила Лучинина, Игорь готов был поклясться в этом. И он сразу ощутил, что лёгкость и приятность ушли из разговора, вернее, ушла видимость этого, которая появилась было вначале.

— Если надо, так и подпишусь, — вздохнула Бурашникова. — Никто больше взять их не мог, кроме него. Это точно.

— Но это ещё не все, Анна Николаевна.

Игорь достал зеленую папку из прокуратуры и стал листать страницы допросов. Сейчас в этой папке были собраны все протоколы — и те, что были у Роговицына, и те, что передал Раскатов в первый день по приезде Игоря и Виталия в Окладинск.

Наконец Игорь нашёл то, что искал, и, пробежав глазами исписанную страницу, сказал:

— Вы говорили, Анна Николаевна, что видели Лучинина в тот самый вечер. И что шёл он не один.

Бурашникова скорбно кивнула головой.

— Видела, как же. Темно, правда, уже было.

— Как видели, близко?

— Ближе некуда. Мимо забора моего прошли.

— Кто же с ним был?

— Вот не знаю я того человека.

— А если увидите, то узнаете?

— Ой, милый, не скажу. Память у меня только нацифры и документы. Их, ночью разбуди, вспомню. А на личность, ну прямо, никуда. Ей–богу, никуда, — огорчённо повторила она и, словно желая утешить Игоря, добавила: — А насчёт того, точно вам говорю: никто больше взять их не мог. Я так вчера и Валентину Григорьевичу сказала, когда он меня конф… конф… как уж он объявил, не помню. В общем, секретно спрашивал, по душам. Вам одному и велел про то сказать.