Круги ужаса(Новеллы)
Шрифт:
Вдруг страстный вихрь замедляется — томные движения танцовщицы сродни вкрадчивой поступи тигра в джунглях или едва заметному колыханию спрутов, затаившихся в морских безднах.
К окаменевшей статуе страсти и ярости приближается мрачная группа. Два человека в черном толкают перед собой мужчину в белом костюме с невероятно бледным лицом: тот пошатывается, умоляет, но из зеленой тьмы появляется рука. В руке танцовщицы сабля.
Короткое, тяжелое и неумолимое лезвие. Смертный приговор исполняется зеленоватой сталью.
«Фантазия, — хочет выкрикнуть Ньюмен Болкан Салл. — Слишком мрачная фантазия…»
Стальное лезвие остро заточено, и жертва корчится в безмерном отчаянии.
— Аха! Ах! Ах!
Танцовщица закричала, танцовщица прыгнула, танцовщица нанесла удар.
Над залом взлетает невыразимо печальная мелодия, плач невидимой скрипки.
Дарительница смерти кладет отрубленную голову на серебряное блюдо и с безумными рыданиями начинает гладить губы, волосы, кровоточащую рану.
У ног Ньюмена Болкана Салла судорожно подрагивает обезглавленное тело мужчины, а из ровного среза хлещет, хлещет и хлещет черный поток.
— Еще! Еще! Еще! — вопит толпа. — Еще!
Танцовщица исчезла в зверином прыжке, унося отрубленную голову, а люди в черном убирают обезглавленное тело.
— Повторить!
Жестокая и высокомерная танцовщица возвращается. И ждет с саблей наготове.
Ньюмена Болкана Салла охватывает ужас — его поднимает рука демона и бросает к ногам кровожадной ведьмы.
— Пора отрубить кочан этому недомерку, — приказывает хриплый голос.
Несчастный миллионер узнает громилу с красными глазами.
— Хочу видеть его мерзкую голову на блюде, — кричит безумец.
— Браво! Да, да! — подхватывает толпа.
Танцовщица занимает исходную позицию. Море издает жалобный стон.
Вновь вспыхивает зеленая лампа.
— Прочь, мерзавцы!
В зал врывается экипаж «Причуды»: капитан Арчибальд Мидлей, Кентакки Джонс, Бредфорд Пилл и стюард.
— Подумаешь, — ворчит громила, — и пошутить нельзя!
Удар дубинки расплющивает ему нос. Он возвращается за свой столик, вытирает кровь с лица и всхлипывает.
Посетители разражаются громогласным хохотом.
— Я, — усмехнулся Крол, — хорошо знаю этот трюк. В качестве жертвы всегда выбирают человека очень маленького роста.
Одевают в длинную белую рубашку и закутывают от макушки до пят, на голове крепят небольшое блюдо красного цвета, а на него приклеивают восковую голову.
Думаю, в голове есть какая-то механика, и она вращает глазами, как шестишиллинговая кукла.
Когда девица наносит удар саблей, приклеенная мастикой голова слетает на пол, а недомерок в ночной рубашке катится по полу. За каждое представление он получает полкроны и бесплатную порцию виски.
Вот и весь секрет трюка.
Быть может, ваше сеньорство угостит меня виски, ведь я раскрыл профессиональную тайну?
Оказавшись на полу, человек давит на резиновую грушу, спрятанную под рубахой, и через три или четыре дырки в подносе изливается черный кофе.
«Кофе?» — спросите вы. — Почему бы и нет? В зеленом свете кровь выглядит черной, как сок жевательного табака. А кофе меньше пачкает рубаху, чем вода с красной краской.
Соображения экономии.
Иногда танцовщица наносит удар ниже блюда, и тогда актер вопит и истекает кровью по-настоящему. Это повышает привлекательность танца, но актер все равно получает только пол кроны.
Справедливо ли это? Нет! Может, поговорим о социальных требованиях?
Авеню, пересекающая Бродвей.
На огромной низкой кровати, застеленной белыми простынями, как моржонок на полярном бархате льдины, бьется Ньюмен Болкан Салл.
— Не хочу! — вопит он. — Не хочу, чтобы моя голова попала на блюдо.
В спальню входит холеный и презрительный лакей-француз:
— Сэр, успокойтесь, время ленча прошло.
— На блюде, — стонет несчастный.
— Сэр, вам известно, с каким уважением я отношусь к вам, а потому тоже отказываюсь от еды.
— Правда? — недоверчиво спрашивает Ньюмен Болкан Салл.
— Даже соус берси не попробую, клянусь вам, сэр.
Ньюмен Болкан Салл успокаивается и засыпает: ведь француз сожрет и подошву сапога под соусом берси.
Вознесение Септимуса Камина
Танцовщица закричала, словно раненое животное, и разорвала на себе платье из розового шелка.
— О, Господи! Не могу больше!
Бармен схватил стакан виски и выплеснул его содержимое в лицо девушке.
Спиртное обожгло широко раскрытые глаза, и несчастная взвыла от боли.
— Ах, как нехорошо, — с укоризной сказал Септимус Камин.
Могучей рукой сгреб бармена за грудь, выволок из-за стойки, встряхнул и швырнул в кучку недовольных пьяниц.
Послышались крики, ругань, стоны, зазвенело битое стекло.
— Соблюдайте тишину, — вымолвил приятный, почти печальный голос, — иначе я всех вас отделаю вот этим железным столиком.
Рядом с Септимусом Камином вырос Джим Холлуэй, гигант-матрос, известный всему Ромовому пути. Публика стихла — Джима всегда окружало боязливое почтение.
— Если не оставите в покое малышку и не дадите ей залечить бобо, я натру вам морду битым стеклом, — пообещал Септимус Камин.
Кто-то завел граммофон.