Круги ужаса(Новеллы)
Шрифт:
Тедди Раддл никак не хотел умирать, но я видел по его лицу, что дела моряка плохи — его рвало черной жидкостью.
— Три человечка… размером с бутылку, — икал умирающий.
А я видел лишь двух черных тараканов, которые обменивались любезностями на краю котелка.
— Их трое… Их трое…
Его слова звучали с неумолимостью боя часов в комнате, где спят уставшие от жизни старики.
— Их трое…
На этот раз запел большой парус; я свирепо глянул на него, но он продолжал бубнить:
— Их трое…
Теперь проклятый рефрен повторяли все волны Атлантики, потом его проскрипел руль, просвистел ветер, завывавший в такелаже, и подхватили странные голоса из граммофона в трюме, где скопилась гниль последних тридцати лет плавания.
Я вышел на палубу, где Раддл продолжал вспоминать об отвратительном ночном призраке, не находящем сна, и нанес ему сильный удар бутылкой по голове.
Бутылка с радостным звоном разбилась. Раддл затих.
И тогда на палубу спрыгнули три маленьких человечка и завопили пронзительными голосками:
— Твоя душа! Твоя душа!..
А потом скрылись в наступающей ночи.
На шхуну обрушился ветер.
Ветер!
Он взвыл, словно пар в пароходной сирене.
«Милая Уинни» заскрипела, затрещала, легла на правый борт, мачты ее ударили по воде.
Бушприт, обмотанный рваным фоком, висел, как сломанная рука в грязной рубашке.
А я, кипя от ярости, гонялся за тремя человечками — они плясали и поносили меня отборными ругательствами.
Я вернулся!
Вернулся один!
Я не спал, я не ел, я починил бушприт, проделав каторжную работу.
Я мертвой хваткой держал руль, я ставил паруса…
Я…
Все это не имеет значения… Я без устали обращался к Богу:
— Господи! Накажи меня, сломай руки, выколи глаза, но помоги добраться!
«Папа везет дочке замок в лесу с каретой и пажами на запятках. Он везет подарок самой красивой девочке в мире».
Господь привел «Милую Уинни» в Гэлуэй.
Я слово в слово пересказал то, что поведал мне Боб Бансби в роскошной палате, которую занимает в санатории доктора Мардена для умалишенных.
Бансби вернулся с Ромового пути со сломанной левой рукой, начинающейся гангреной стопы, с выбитым правым глазом, опустошенный, как брюхо голодной рыбы, и привез сотню тысяч фунтов стерлингов… Этот Бансби покупал самолеты, поезда и автомобили, чтобы быстрее добраться до Бромли.
Он вернулся, — Боже, сохрани в моем сердце тех, кого люблю! — и узнал, что Уинни, самая красивая девочка в мире, умерла от холода и голода в грязной комнатенке. Бедная душа ее ушла в мир иной без горячих рыданий, ласковых слез, нежных слов сочувствия, а похоронили ее в общей могиле.
Сто тысяч фунтов стерлингов!
Проклятье!
Десять тысяч орхидей на могилу людей, умерших потому, что у них не хватило одного пенни на суп.
Двадцать тысяч церквям, дабы их башни гудели от лихорадочного перезвона колоколов, а в небеса возносились песнопения, молитвы и просьбы даровать несчастной Уинни замок в зеленом лесу, карету и пажей.
Клянусь вечным спасением, что Бансби-разбойник, Бансби-пират в один прекрасный день вознесется к Богу в ярком ореоле света, и архангелы своими крылами сметут звездную пыль с небесных ступеней, на которые ступит его нога.
Простите рассказчику — поверьте, я без малейшего упрека совести измордую вас, если нужно, — простите, если я, бросив стакан в огонь, закрою ладонями глаза и зареву, как дитя.
Танец Саломеи
Ненавижу предисловия и преамбулы.
Да здравствуют истории, в которые входишь, как нож в плоть!
Я всегда любил лачуги, которые, стоит лишь распахнуть дверь, встречают вас теплом очага, улыбкой обитателей и ароматом кастрюль.
Длинные коридоры, столь же фальшивые, как смех женщины, сразу отбивают желание попасть в курительные комнаты или на веранды, пристроенные в их конце.
Если хотите что-нибудь понять в глупом происшествии с Ньюменом Болканом Саллом, следует пояснить, что такое плавучий клозет с романтическим именем «Русалка».
Ньюмен Болкан Салл, такой же мультимиллионер, такой же идиот, такой же фат и такой же лицемер, как любой осел-янки…
Однажды, на горизонте Нантакета, очерченном синим и розовым цветами, появился пароход, плюющийся сажей, и тут же всплеск невероятной радости сотряс всю флотилию, стоящую в тоскливом ожидании на Ромовом пути.
«Русалка», дырявое корыто, которому давно пора покоиться на дне на глубине в пятьсот футов, явилась в новом обличье. В трюмах настелили полы из сосновых досок, к нему прикрепили столики, выкрашенные в голубой и кремовый цвет, в углу соорудили огромную стойку из непробиваемого, стального листа, иными словами, настоящую крепость, откуда бармен мог швырять в клиентов пустые бутылки, а иногда выпускать из револьвера пулю, сплав мельхиора и свинца.
«Русалка» стала плавучим дансингом, ибо между столиками и стойкой-крепостью ритмично отплясывали несчастные девицы, раскрашенные в красные и бело-кремовые цвета.
Они торговали усталыми ногами, бедрами и губами под звуки ста двадцати фокстротов, которые исторгал гигантский граммофон.
Клиентами «Русалки» были честные моряки, терпеливо ожидающие за пределами территориальных вод Штатов, иногда разбогатевшие на незаконной торговле спиртным бутлегеры, шпики американской полиции, которых узнавали по привычке обшаривать карманы пьяных моряков, а также наглые владельцы яхт, предпочитающие напиваться вне действия строгих законов.
Ньюмен Болкан Салл относился к последней категории клиентуры.