Круглая Радуга
Шрифт:
По той простой причине, что подлодка только что появилась на экране локатора Американского эсминца Джон Э. Бэдас (улыбнитесь, подлодка!), в виде «падлы» или неопознанной точки, и Бэдас с мускулистым послевоенным рефлексом, даёт теперь полную фланговую скорость. Видимость в эту ночь превосходная, зелень отражается «гладенько, как кожа младенца», подтверждает Спирос («Паук») Телангицтасис, Локаторщик второго класса. Можешь просматривать аж до Азорских. Лёгкий, светящийся летний вечер на море. Но что это такое сейчас на экране, движется быстро, с каждым оборотом, прерывисто, как капля света от начальной точки, крохотной, но явной, к неизменному
– Пекарьпекарьпекарь!– вопит кто-то внизу в Гидролокаторной, громко и испугано, в наушники. Значит, приближается вражеская торпеда. Кофейные стаканчики смяты, параллельные линейки и циркули проскальзываются поперёк стеклянного покрытия Сверяющим Счислителем покуда старая жестяная калоша тормозит в отступательном манёвре, что был устаревшим ещё при администрации Кулиджа.
DerAal пронизывает воду бледным туннелем метящим пресечь отчаянную морскую увёртку Бэдаса по середине корпуса. Помехой всему стал наркотик Онерин, в виде гидрохрората. Машиной, из которой он выскочил, стала кофеварка в столовой Джона Э. Бэдаса. Озорной Моряк Бодайн—а кто ж ещё—зарядил помол на сегодняшний вечер массивной дозой прославленного интоксиканта от Ласло Джампфа, прихваченного в недавней поездке Бодайна в Берлин.
Особое свойство Онерина модулировать время стало одним из первых, среди привлёкших внимание естествоиспытателей: «Это ощущается»,– пишет Шецлин в своём классическом исследовании,– «подходя субъективно… э… ладно. Скажем так. Это вроде как впихнуть лохмы серебряной мочалки прямо, тебе, в мозги!» Так что, в мягком море-обороте этой ночи, два роковых курса действительно пересеклись в пространстве, но не во времени. Во времени и близко нет, хе-хе. То, во что Беластегуи выпустил свою торпеду, было тёмноржавой старой развалиной, пассивно влекомой течениями и ветром, но привносящей в ночь нечто от черепа: оглашение металлической пустоты, тени, что вселяла страх и в более убеждённых позитивистов, чем Беластегуи. А то, что было визуально опознано в той ускоренной точечке на экране локатора Бэдаса, оказалось трупом, тёмного цвета, возможно Северно-Африканской национальности, и расчёт 3-дюймовой пушки на турели по правому борту эсминца, крошил его полчаса в клочья, пока серый военный корабль держался в отдалении, опасаясь заразы.
Так какое же море ты пересёк, конкретно, и в какое море погружался не раз до дна, в тревоге, разбухая адреналином, но в действительности втиснутый, вкопыченный, врогаченный под эпистемологии этих опасностей, что паранойят тебя напрочь, заключённого в этой стальной кастрюле, размякшего до обезвитаминенной массы в суповом наборе твоих собственных слов, твоего затхлого подлодочного дыхания? Понадобилось Дело Дрейфуса, чтобы расшевелить и объединить Сионистов, в конце концов: что выкурит тебя из твоего супового горшка? Или это уже произошло? Может нападение и спасение сегодня вечером? Отправишься ли ты в Хит и начнёшь своё поселение и станешь ждать там пришествия своего Режиссёра?
* * * * * * *
Под высокой ивой рядом с каналом, в джипе, в тенёчке, сидят Чичерин и его водитель Джабаев, молодой Казах наркоман, в прыщах и с постоянно недовольным видом, который зачёсывает свои волосы на манер Американского певеца-декламатора Фрэнка Синатры, и который, в эту минуту, хмурится на краюшку гашиша, делая выговор Чичерину: «Ты должен был урезать больше этого, знаешь».
– Я взял как раз столько, во что он ценит свою свободу,– поясняет Чичерин.– Ну где уже та трубка?
– Откуда тебе знать насколько ему дорога его свобода? Знаешь, что я думаю? Я думаю, у тебя от этой Зоны уже пошли сдвиги в хи-хи.– Этот Джамбаев скорее приятель, на самом деле, чем водитель, так что имеет иммунитет для сомнений, в определённых пределах, насчёт мудрости Чичерина.
– Слушай, мужик, ты читал тот протокол. Этот человек несчастный одиночка. И у него проблемы. Полезнее, если он будет куролесить по Зоне, считая себя свободным, хотя для него было бы лучше, если б его где-то прикрыли. Он вообще без понятия что такое его свобода, а ещё меньше чего она стоит. Так что это я назначаю цену, которая значения не имеет, карочи.
– Тиран по полной,– хмыкает Джабаев.– Где спички?
Хоть и с грустинкой, Чичерину нравится Слотроп. Он чувствует, что, в любой нормальный период истории, они бы запросто сдружились. Люди в причудливых костюмах умеют жить со смаком—не говоря уже про надтреснутость личности—который его восхищает. Когда он был маленьким мальчиком, ещё в Ленинграде, мама пошила ему костюм для школьного утренника. Чичерин был волком. В тот же миг, как только он одел маску, перед зеркалом возле иконки, он опознал себя. Он волк.
Сессия с Натрием Амиталом скребёт изнанки мозга Чичерина, как будто это его личное похмелье. Глубоко, глубоко—дальше, чем политика, чем секс, чем младенческие страхи… погружение в ту глубинную черноту... Чёрный пронизывает весь протокол: постоянно повторяющийся цвет чернота. Слотроп ни разу не помянул имя Тирлича, ни Schwarzkommando. Хотя он-таки проговорился о Schwarzger"at. И он сочетал «schwarz– » со странными существительными в отрывках мелькавших на Немецком. Чёрноженщина, Чёрноракета, Чёрносон… Эти новообразования, похоже, производились подсознательно. Имеется ли единый корень, глубже, чем кто-либо проверял, от которого Слотропово Чернословие только кажется отдельными побегами? Или же он посредством языка уловил Германскую манию производства наименований, измельчать Мир Сотворённый всё глубже и глубже, анализировать, отделяя именующего от поименованного всё безнадёжнее, скатываясь даже до математического комбинирования, смётывая воедино уже устоявшиеся существительные для получения новых, бесконечный лохотрон химика, у которого слова вместо молекул...
Этот человек просто головоломка. Когда Гели Трипинг в первый раз помянула его наличие в Зоне, Чичерина он заинтересовал не более, чем для постановки на обычный учёт, вместе с десятками прочих. Единственная странность, которая становилась всё более странной по ходу наблюдения, что он выглядел одиночкой. До сих пор, Слотроп не скопировал, не пометил, не обнаружил, не освободил ни единого кусочка из конструкции А4 или разведывательных данных о ней. Он не сносится с ГООЗ, ПОРЦ, ОБВС, ТР, ни с Американскими службами такого же толка—вообще ни с одной конторой Союзников. И всё же он один из Правоверных—сборщиков утиля, рыскающих без устали сейчас по запасным маршрутам батарей А4 от Голландии и аж до Нижней Саксонии. Пилигримы на дорогах чуда, каждый кусочек и обломок священная реликвия, каждый обрывок инструкции стих Писания.
Но обычные запчасти Слотропа не интересуют. Он темнит, приберегает себя для чего-то действительно уникального. Может для Чёрноракеты? Может это 00000? Тирлич ищет её, а также загадочный Schwarzger"at. Тут, несомненно, есть хороший шанс, что Слотроп, подчиняясь своей Чёрнофеноменологии, отвечая её потребностям, пусть даже сокрытым от него, всё так же будет возвращаться, круг за кругом, к Тирличу, пока миссия не будет исполнена, части добыты, железо найдено. Это сильная версия: ничего подобного Чичерин никогда не изложит письменно.