Круглая Радуга
Шрифт:
Доводка А4 до полной-боевой не застала его врасплох. Готовность, по сути, не оказалась кульминацией. Это не было даже точкой.
– Они используют тебя, чтоб убивать людей,– говорила ему Лени, стараясь быть доходчивой насколько возможно.– Это единственная их работа, а ты им помогаешь.
– Нам всем это однажды понадобится, чтобы покинуть землю. Переступить пределы.
Она рассмеялась. «Переступить пределы» от Пёклера?
– Однажды,– стараясь, как только может,– им не придётся убивать. Границы утратят всякое значение. Нам останется всё внешнее пространство...
– О, ты слепец,– выплюнула ему, как плевалась на его слепоту каждый день, а кроме неё ещё на « Kadavergehorsamkeit», прекрасное словцо, которое он уже не мог представить произнесённым чьим-либо другим голосом кроме её...
Но право же, он не был покорным как покойник. Он занимался политикой, в определённой степени—на ракетном полигоне политики хватало. Департамент Вооружения Армии проявлял постоянно растущий интерес к любителям ракетчикам из Vereinf"urRaumschiffahrt, а с недавних пор VfR стал делиться с Армией записями своих экспериментов. Корпорации и университеты—как заверяла Армия—не желали рисковать средствами и персоналом для разработки чего-то столь фантастического как ракета. Армии не к кому обратиться, кроме как к самодеятельным изобретателям и клубам типа VfR.
– Брехня,– сказала Лени.– Они все заодно. Тебе это и впрямь не доходит, ну правда ведь.
В самом же Обществе линии были прочерчены достаточно чётко. Без денег VfR задыхалось—Армия имела деньги и уже финансировала их окольными путями. Выбор стоял между разработкой заказов Армии или всё так и дрыгаться дальше в постоянной нищете, мечтая о полёте на Венеру.
– Откуда, по-твоему, деньги у Армии?– спросила Лени.
– Какая разница? Деньги есть деньги.
– Нет!
Майор Вайсман был одним из нескольких серых преосвященств вокруг ракетного полигона, находящий общий язык, с очевидной симпатией и пониманием, будь то с дисциплинированным мыслителем или с маниакальным идеалистом. Всем и каждому что угодно, новейший, с иголочки, тип военного, отчасти купец, отчасти учёный. Пёклеру, всевидящему, недвижимому, пришлось осознать: происходящее на комитетских собраниях VfR, это та же игра, что разыгрывается на полной насилия беззащитной улице Лени. Всё его образование учило усматривать аналогии—в уравнениях, в теоретических моделях—однако он упорствовал, полагая VfR чем-то особым, не поддающимся влиянию времени. И он также знал, не понаслышке, что случается с мечтами без денег для их подпитки. Потому-то Пёклер увидел, что отказавшись принять чью-либо сторону, он превратился в персонального союзника Вайсмана. Глаза майора всегда переменялись при взгляде на Пёклера: его немного чопорное лицо смягчалось в то, что Пёклер подметил, в случайно подвернувшихся зеркалах и витринах, на своём лице, когда сам он бывал с Лени. Пустое выражение того, кто воспринимает другого как должное. Вайсман настолько был так же уверен касаемо роли Пёклера, как тот относительно роли Лени. Но Лени ушла, в конце концов. У Пёклера должно быть не хватило воли удержать.
Себя он считал практичным человеком. На полигоне они оперировали континентами, орбитами—на годы предвосхищая потребность Генштаба в оружии, что будет разбивать антанты, перепрыгивать, как шахматный конь, танки, пехоту, даже Luftwaffe. Плутократические державы с запада, коммунисты с востока. Пространства, модели, стратегические игры. Без особого азарта или идеологии. Практичные люди. Пока военные балдеют от своих ещё не одержанных побед, ракетным инженерам следует размышлять без фанатизма, о Германских превратностях, Германском разгроме—потери в Luftwaffe и снижение их эффективности, отступления фронтов, потребность в оружии более дальнего радиуса действия... Но деньги были у других, и другие отдавали приказы—пытались возложить свои хотенья и разборки на нечто живущее отдельной жизнью, на technologique, которую им и близко не понять. Покуда Ракета находилась на стадии исследований и разработки, им необязательно было верить в неё. Позднее, когда А4 вступит в строй, когда они окажутся с реально существующей ракетой, борьба за власть развернётся не на шутку. Пёклер видел это насквозь. Они все по-спортивному безмозглые здоровяки без предвидения, без воображения. Однако они находились у власти и ему трудно было не думать о них как о старших, пусть даже относясь к ним с долей презрения.
Но Лени ошибалась, никто его не использовал. Пёклер стал продолжением Ракеты задолго до её создания. Её стараниями. Когда она бросила его, он пошёл вразнос. Куски рассыпались по Хинтерхоф, по сточным канавам, разнеслись ветром. Он даже в кино не мог ходить. Совсем изредка бродил после работы и пытался выудить куски угля из Шпрее. Пил пиво и сидел в холодной комнате, осенний свет цедился к нему обедневшим и увядающим, из серых туч, со стен двора-колодца и труб канализации, сквозь захватанные дотемна занавески, обескровленный, лишившийся всякой надежды по пути туда, где сидел он, дрожа и плача. Он плакал ежедневно, где-то по часу в день, один месяц, пока не заработал воспаление слизистой оболочки. Тогда он перешёл на постельный режим и потел, пока не прошла температура. Потом он переехал в Кюмерсдорф рядом, с Берлином, помогать своему другу Мондаугену на ракетном полигоне.
Температуры, скорости, давления, конфигурация корпуса и стабилизатора, стабильности и турбулентности начали просачиваться и заменять то, от чего сбежала Лени. По утрам, за окном виднелся сосновый лес и ельники вместо жалкого городского двора. Его отречение от мира и переход в монашеский орден?
Однажды ночью он сжёг двадцать страниц вычислений. Знаки интеграла взвивались как зачарованные кобры, d со смешными завитушками маршировали, словно горбуны, за край пламени в волны кружевного пепла. Но это был единственный рецидив.
Сначала он помогал в группе занятой двигателем. Тогда ещё никто не специализировался. Это пришло позднее, вместе с бюрократией и паранойей, и штатные списки превратились в чертёж-планировку тюремных камер. Курт Мондауген, чьей областью была радиоэлектроника, мог предложить решение проблем охлаждения. Делом Пёклера стала подгонка инструментария для замеров локальных давлений. Это пригодилось позднее в Пенемюнде, где зачастую требовалось провести сотню измерительных трубок от модели не более 4 или 5 сантиметров в диаметре. Пёклер помог разработать способ Halbmodelle: рассечь модель в длину и закрепить срезом к стенке испытательной камеры, выводя таким способом трубки к манометрам снаружи. Жителю Берлинских трущоб, думал он, известно как выкручиваться на половинных рационах… но то был редкий случай гордыни. Никто, в общем-то, не мог считать свою идею своей на 100%, тут работал корпоративный разум, специализация едва ли что-то значила, классовые разграничения ещё меньше. Социальный спектр простирался от фон Брауна, представителя Прусской аристократии, и до подобных Пёклеру, из тех, кто позволяет себе жевать яблоко на улице—но все они становились равными перед милостью Ракеты: не только перед опасностью взрывов или падающих кусков железа, но также перед её тупостью, её мёртвым весом, её упрямой и осязаемой тайной...
В те дни большая часть финансирования и внимания доставалась группе по двигателю. Проблема заключалась в том, чтобы оторвать от земли хоть что-то и оно бы не взорвалось. Случались мелкие катастрофы—прогорал алюминиевый кожух двигателя, какой-то пробный инжектор запускал гулкое сгорание, в огне которого двигатель вопил до распада на части—а потом, в 34-м, крупная. Доктор Вампке решил смешать перекись водорода со спиртом перед впрыскиванием смеси в толкающую камеру, посмотреть что выйдет. Огонь зажигания перебросился по подводящей трубе в бак с топливом. Взрыв уничтожил испытательный стенд вместе с доктором Вампке и двумя другими. Первая кровь, первое жертвоприношение.
Курт Мондауген воспринял это как знамение. Один из этих Германских мистиков, что выросли читая Гессе, Стефена Георга, и Ричарда Вильгельма, готовые принять Гитлера основываясь на метафизике Демиана, горючее и окислитель воспринималось им как пара противоположностей, мужское и женское начала соединяющиеся в мистическом яйце камеры сгорания: творение и разрушение, огонь и вода, химический плюс и химический минус—
– Валентность,– протестовал Пёклер,– условие внешних слоёв, и ничего более.