Круглая Радуга
Шрифт:
Она это знала. «Гм»,– упавшая прядка, щекоча её нос, внесла больше, чем обычно, едкости в её ответ:– «Я и не знала, что пацанят пускают в такие места».
– Как видно,– уже научившись не замечать подобных замечаний по поводу своей внешности,– девочкам из твоего звена скаутов, ещё никто не позвонил.
– Мне двадцать.
– Ура, тогда имеешь полное право прокатиться на этом Ягуаре аж до Лондона.
– Мне в другую сторон. Почти в Гастингс.
– Ну тогда туда и обратно.
Убирая волосы со своего лица:– «А матери твоей известно, как ты ведёшь себя, когда не дома?»
– Война моя мамаша,– провозглашает Роджер Мехико, склоняясь, чтобы открыть дверь.
– Это что-то странное,– маленькая заляпанная туфелька повременила на подножке.
– Ладно, милая, не задерживай при исполнении задания, оставь велосипед где есть и аккуратней со своей юбкой, когда садишься, я не хочу докатиться до непроизносимого акта здесь, на улицах Танбридж-Веллз—
И тут падает ракета. Круто, круто. Взрыв, глухие раскаты. Довольно далеко в городе, чтоб оказаться опасной, слишком близко, чтобы она преодолела сотни миль между собой и незнакомцем: в долгом взмахе, балетном, её чудный круглый зад поворачивается усесться на сиденье рядом, волосы в мгновенном взлёте, рука оправляет армейскую юбку под себя, словно крыло, пока гудят отголоски взрыва.
Ему мерещится торжественно шишковатое что-то, глубже или переменчивей чем облака, подымается к северу. Прижмётся ли мило она к нему, ища защиты? Он вообще не ждал, что она сядет в машину, хоть там ракета или нет, поэтому сейчас на Ягуаре Пойнтсмена включает заднюю вместо, да, въезжает на велик, с хрустом превращая его в полный металлолом.
– Я в твоей власти,– вскрикивает она.– Совершенно.
– Гм,– Роджер наконец-то справляется с коробкой передач и, танцуя по педалям, уфыркивает, фррр, в сторону Лондона. Но Джессика не в его власти.
Ну а война, она и впрямь ему мать, выела все мягкие, уязвимые вкрапления надежды и бахвальства рассеянные, под слюдяными прослойками, в минерале серо-каменной сути Роджера, унося их прочь, с их всхлипами, своим серым потоком. Уже шесть лет постоянно тут, куда ни глянь. Он давно забыл свой первый труп или когда впервые видел умирающего. Слишком долго длится. Кажется целую жизнь. Город, где он бывает теперь наездами, приёмная Смерти: тут ведётся весь конторский учёт и отчётность, контракты подписаны, дни сочтены. Ничего от величественной, полной садов и приключений столицы, которую он знал в детстве. Он стал Упрямым Молодчиком в «Белом Посещении», пауком прядущим свою сеть из чисел. Ни для кого не секрет его неуживчивость с остальными сотрудниками его отдела. Но кому под силу такое? Они тут все дикие таланты—ясновидцы и чокнутые волшебники, телекинетики, астралоходцы, собиратели света. Роджер всего лишь статистик. Ни разу не видел пророческого сна, не посылал телекенетических сообщений, никогда не касался Другого Мира напрямую. Если там что-то есть, оно должно отражаться в экспериментальных данных: не так ли, в числах… единственное для него средство как-то приблизиться и осознать. Что ж удивляться его отчуждённости в Отделе Пси, где на весь подвальный коридор у каждого какой-то сдвиг как минимум в 3 сигмы? Исусе, попробуй тут не стать отрезанным ломтем!
И потом эта явная потребность каждого из них, которая его просто бесит… Ладно, это и его потребность тоже. Но попробуй подвести научное обоснование чему-то «духовному» когда тобою правит собственная смертность, никак не поддающаяся статистическим счислениям квадратами чи, под перелистывание карт Зенера, в паузах между глухими, напряжёнными словами медиума? Чуть успокоившись, он утешает себя мыслью, что непрестанные попытки делают его смелее. Но ещё чаще, он клянёт себя, что не занят разработками контроля взрывов, или составлением графиков Стандартизированные Показатели Поражения Цели на Тонну для соединений бомбардировщиков… да что угодно вместо этого неблагодарного барахтанья в болоте неуловимой Смерти...
Они подъехали к зареву над крышами. Пожарные машины с рёвом несутся мимо, в том же направлении. Это гнетущий район кирпичных улиц и немых стен.
Роджер тормозит, пропуская толпу сапёров, пожарных, соседей в тёмных пальто поверх ночных одежд, старушек у которых, в их ночных грёзах, найдётся сокровенное местечко для пожарников… нет, пожалуйста, не лезьте на меня с этим Шлангом… о, нет… ну хотя бы сняли эти свои жуткие резиновые сапожищи… а-а да да так—
Солдаты стоят через каждые несколько метров, разреженное заграждение, малость потустороннее. Битва за Британию никогда ещё не велась настолько формально. Джессика замечает угольно-чёрный Паккард в боковой улице, полон гражданскими в тёмных костюмах. Резкая белизна воротничков из тени—
– Кто они?
Роджер пожимает плечами, «они» для них достаточно:– «Не слишком дружелюбная компашка».
– Кто бы говорил!– Но улыбка их привычно заученная. Было время, когда его работа малость её бесила: блокнотики о летающих бомбах, как мило… И его раздражённый вздох: Джес, не считай меня бездушным научным сухарём...
Жар стягивает их лица, глаз обжигающая желтизна, где струи хлещут по огню. Лестница, уцепившись за край крыши, колышется в резких судорогах. Наверху, напротив неба, фигуры отблескивают медью, машут руками, сходятся передать приказы. Полквартала сметено, яркие лампы подсвечивают спасательным работам в угольно чёрных обломках, от машин и прицепных насосов тянутся брезентовые рукава раздутые давлением, торопливо подключённые брандспойты хлещут звёздами холодных струй, свирепо холодных, что вспыхивают жёлтым в прыгучем пламени. Откуда-то по радио доносится женский голос, спокойная девушка из Йоркшира, посылает другие подразделения в другие части города.
Когда-то Роджер и Джессика, может, и остановились бы. Но оба они выпускники Битвы за Британию, оба призывались в чёрную утреннюю рань полную криков о помощи, в тупую инерцию брусчатки и брусьев, в глубокую нехватку жалости в наступившие дни… К тому времени: как вытаскиваешь энную жертву, или часть энной жертвы из энной груды обломков, сказал он ей однажды, злой, усталый, это уже перестало его задевать… значение эн может оказаться разным для каждого из нас, но извини меня: рано или поздно...
И поверх изнеможения от всего, у них ещё и это. И пусть они не до конца вышли из состояния войны, но по крайней мере нашли начала тихого отхода… у них никогда не находилось ни времени, ни места поговорить об этом, что может даже и не нужно—но оба знали чётко, лучше быть вместе, в обнимку, чем обратно к бумагам, пожарам, хаки, железу Фронта в Тылу. И что на самом деле Фронт в Тылу просто обман и фикция придуманная, не слишком-то умно, чтобы разлучить их, превратить любовь в труд, абстракцию, неизбежную боль, злую смерть.
Они нашли дом в закрытой зоне, под аэростатами заграждений южнее Лондона. Город эвакуированный в 40-м, всё ещё «управляется»—всё ещё в списках Министерства. Роджер и Джессика заняли место незаконно, вопреки им самим неизвестно чему, чего они и не узнают, если не будут пойманы. Джессика привезла старую куклу, морские раковины, саквояж её тётки с кружевными панталончиками и шёлковыми чулками. Роджеру удалось загнать пару куриц, чтобы насестились в пустом гараже. Когда они тут встречаются, кто-нибудь из них не забывает привезти живой цветок, или пару. Ночи полны взрывов и гула моторов транспорта, и ветра, который с рассветом доносит до них остатки запаха моря. День начинается с чашки горячего и сигареты за маленьким столом с поломанной ножкой, которую Роджер починил, временно, коричневой проволокой. Разговоров немного, только прикосновения и взгляды, улыбки друг другу, перебранки на прощанье. Всё так несущественно, голодно, холодно—параноидальные страхи редко когда позволяют зажечь камин—но им хочется сохранить это,до того хочется, что берут на себя, впрягаются безогляднее, чем вся пропаганда когда-либо требовала от них. Они любят друг друга. И пошла она, эта война, нахуй.