Круглая Радуга
Шрифт:
– Нет, если угодю в шарагу таковских как ты,– отвечает рыцарь, по-простолюдски. Но трудно сообразить, кто тут кого подначивает на самом деле, потому что Милосердый Эванс сейчас разражается песней, а певец он никудышный, позор Валлийского народа, фактически—
Помолись за простого стукача,
На свет он вышел из пизды, как и тыыыы—
Не стоит на него ворчать,
Он пашет как подземные кроты…
И когда собою ты доволен,
Спроси себя: а ему каково?
Неужто хуже, что тебя продадут
За пару монет, что кончаются в пару минут,
Чем мытариться всю жизнь из-за того?
– Не думаю, что мне тут понравиться,– Пират, с растущим внутри подозрением, нервно оглядывается.
– Самая худшая часть это стыд,– сэр Стивен сообщает ему.– Преодоление его. Затем твой следующий шаг—ну я говорю как знаток этого дела, но в сущности продвинулся ровно лишь настолько, до преодоления стыда. Теперь перехожу на упражнение по теме «Природа Свободы», знаете ли, размышляя каждое ли из моих действий действительно моё или же я всегда делаю то, что Они от меня хотят… независимо от моего мнения, понимаете… мне предложено поразмыслить над старинной задачкой Радио-Контроль-Вживленный-в-Голову-при-Рождении—в виде коана, полагаю… Она доводит меня, буквально, до клинического сумасшествия. Скорее всего, именно в этом вся суть. И кто знает что будет дальше? Боже милостивый. Мне не узнать, конечно, пока не справлюсь с этим… Не хочу так сразу вас расхолаживать—
– Нет, нет, я думал о другом—вот вы тут все это моя Группа или как? Меня же сюда назначили?
– Да. Начинаете догадываться почему?
– Боюсь, что да.– Помимо всего прочего, эти присутствующие, в конце концов, из тех людей, что убивают друг друга и Пират всегда был одним из них.– Я надеялся на—о, это глупо, хотя бы некую долю милосердия… но я сидел в ночном кинотеатре на углу Галахо-Мюз, перекрёсток с добавочной улицей, которую не всегда замечаешь, потому что она под таким необычным углом… у меня шла трудная полоса, протравленное, металлическое время… пахло гадостно, горелым косяком… мне просто нужно было где-то малость отсидеться, где всем без разницы кто ты, что ты ешь или сколько спишь, кого—с кем ты пришёл...
– Прентис, брось, всё нормально,– это Сент-Жюст Гросаут, которого остальные называют «Сам Ты Жесть», когда хотят, чтоб он заткнулся, при подобных вот пассажах, когда всё оборачивается просто сборищем хулиганья.
– Я просто… не могу… то есть если это правда, тогда,– смешок, который ему трудно вызвать из глубины дыхательных путей,– тогда я ничему не изменил, не так ли? То есть, если я вообще не изменял...
Извещение настигло его во время правительственного ролика кинохроники. от кинжала-и-плаща к признаниям натощак, мерцающий заголовок помигал всем идущим на поправку душам собравшимся для ещё одной долгой ночи в кино без афишной программы—кадр небольшого скопления случайных прохожих, что уставились в запылённую витрину, где-то так глубоко в Ист-Енде, что никто не разберёт где, кроме проживающих там… перекошенный бомбой пол бального зала в руинах скользящий вверх, на заднем плане, но каверзный как батут, если идти по нему, раковинно-выгнутые колонны лепнины склонились внутрь, медная клеть лифта нависает сверху. Прямиком на переднем, полуобнажённое, завшивленное и волосатое создание, приблизительно рода людей, жутко бледное, корчится за растресканными остатками зеркального стекла, скребёт болячки на лице и брюхе, до крови, почёсывается и ищется чёрными от грязи ногтями. «Ежедневно на Смитфилд Маркет, Люсифер Амп выставляет себя напоказ. Что не так уж и удивительно. Многие из демобилизованных солдат и матросов обращаются к общественным службам, чтобы хоть как-то держать душу в теле, по крайней мере. Необычным является то, что мистер Амп работал на Управление по Спец Операциям...»
– Там довольно прикольно, в общем-то,– пока камера надвигается для ближнего плана этого индивида,– всего за неделю мне дошло что и как надо...
– Появилось ли у вас чувство, что вы тут свой, которое отсутствовало по возвращении, или—вас всё ещё тут не приняли?
– Они—о, люди, тут люди просто чудесные. Просто отличные. Нет, с этим никаких проблем вообще.
В этот момент с по-епископски возвышенного сиденья позади Пирата, дошёл запах алкоголя и тёплое дыхание, и шлепок по плечу. «Слыхал? ‘Работал на’. Круто, ничего не скажешь. Никто ещё не уходил из Конторы живым, ни один за всю историю—и никто не уйдёт». В произношении чувствовался аристократизм, к такому Пират стремился когда-то в пору своей беспорядочной юности. К тому времени, когда он решил оглянуться, впрочем, его визитёра уже не было.
– Считай это за некий физический недостаток, Прентис, как все прочие, как отсутствие конечности или малярию… люди живут же как-то… привыкают обходиться, это становится частью ежедневной—
– Стать д—
– Всё нормально. «Стать д—»?
– Стать двойным агентом. «Привыкать»?– Он присматривается к остальным. Тут любой смотрится как минимум двойным агентом.
– Да… ты докатился до этого, докатился к нам сюда,– шепчет Сэмми.– Отделайся от своего стыда и своих нюнь, молодой человек, потому что у нас нет привычки терпеть такое слишком долго.
– Это тень,– вскрикивает Пират,– это работа в тени, навсегда.
– Но подумай о свободе?– грит Милосердый Эванс.– Я не могу доверять даже себе? Так ведь? Разве может человек стать свободнее такого? Если его может продать кто угодно? даже и он сам, понимаешь.
– Я не хочу такого—
– У тебя нет выбора,— отвечает Додсон-Трак.— Конторе отлично известно, что ты сюда прибыл. Они теперь ожидают полного отчёта от тебя. Либо добровольно, или же по-другому.
– Но я бы… мог никогда не говорить им— В улыбках, которые они сейчас демонстрируют, расчётливая жестокость, чтобы чуть-чуть помочь ему.– Вы совсем, вы что, мне вовсе не доверяете?
– Конечно, нет,– грит Сэмми.– А ты бы—на самом деле—поверил бы кому-нибудь из нас?
– О, нет,– шепчет Пират. Сейчас на весах его участь. И никого другого. Но всё это ещё в процессе, который Они могут подправить с той же лёгкостью, как и у любого другого клиента. Сам того не ожидая, Пират, похоже, заплакал. Странно. Он ещё никогда не плакал на людях, как сейчас. Но он понял где он, теперь. Появится возможность, в конце концов, сгинуть в безвестности, не посодействовав ни одной живой душе: без любви, презренным, без малейшего доверия, никогда не отомщённым—остаться на дне, среди Обойдённых, его бедная честь утрачена, ни найти невозможно, ни искупить.
Он плачет о людях, местах и вещах оставленных позади: о Скорпии Мосмун, что живёт на Сент-Джонз-Вуд, среди печатных листов музыки, новых рецептов, тесной будки Вайнмаранера, для соблюдения расовой чистоты которого она пойдёт на любые экстравагантные методы, и мужем Клайвом, что иногда показывается дома, о Скорпии живущей в нескольких минутах Подземкой, но теперь утраченной для Пирата навсегда, ни малейшего шанса ни для одного из них появиться опять… о людях, которых он предал по ходу работы на Контору, Англичанах и иностранцах, о Йоне, таком наивном, о Гонгилакисе, о Девушке Обезьянке и сутенёрах в Риме, о Брюсе, который сгорел… о ночах в партизанских горах, когда он оставался наедине с запахом живых деревьев, совершенно влюблённым хотя бы в несомненную красоту ночи… о девушке в Мидланз по имени Виргиния, и о их ребёнке, который так никогда и не родился… о его умершей матери, о его умирающем отце, о невинных и дураках, которые таки доверятся ему, несчастные личности, обречённые как собаки, что дружелюбно смотрят на нас сквозь проволочную сетку ограды у городских прудов… плачет о будущем, вполне различимом, потому что оно пронизывает его таким отчаянием и холодом. Ему предстоит перебрасываться от одного высокого момента к другому высокому моменту, стоять при встречах Избранных, быть свидетелем испытаний новой Космической Бомбы— «Ну»,– умное старое лицо подающего ему очки с чёрными линзами,– «вот тебе твоя Бомба...»,– потом оборачиваться к зрелищу жирного жёлтого взрыва на пляже за несколько лиг над волнами Тихого океана… прикасаться к знаменитым наёмным убийцам, да, в живую касаться их рук и лиц… узнать однажды как давно: в самом начале игры, был составлен контракт за его голову. Никому не известно наверняка когда грянет удар—каждое утро, прежде, чем откроются рынки, даже до появления молочника, Они производят Их обновление информации и решают что подойдёт для этого дня. Каждое утро имя Пирата будет в списке и однажды окажется слишком близко к его началу. Он старается держаться до последнего, хотя его переполняет ужас такой неподдельный, такой холодный, что ему на минуту кажется, будто вот-вот потеряет сознание. Позднее, чуть придя в себя, собираясь с духом перед следующим выпадом, он чувствует, что, похоже, покончил со стыдом, в точности как говорил сэр Стивен, да, разобрался со стариной стыдом и сейчас боится, переживает ни о чём другом, кроме как про собственную жопу, свою драгоценную, проклятую, персональную жопу...
– А для покойников найдётся место?– Он услышал вопрос прежде, чем увидел как она его задавала. И не совсем ясно откуда появилась она в комнате. От всех остальных сейчас растекаются выражения мужской зависти, насупленные мины как бы женщина-на-борту-плохая-примета, холод и высокомерие. Так что Пират оставлен один на один с нею и её вопросом. Он протягивает ей клубок ириса, что принёс, как юный Свинёнок Недотёпа возвращал анархисту его бомбу с тикающим часовым механизмом. Но слащавости не пройдут. Они тут для другого: обменяться какой-нибудь болью и парой откровенностей, однако всё в рассеянном стиле текущего периода.