Круглая Радуга
Шрифт:
Изобретатель Метрополиса Ротванг, Царь Атилла, Мабузе Игрок, Проф.-Др. Ласло Джамф, все их желания устремлялись к одному и тому же, к форме смерти, в которой выразится полнящие её радость и непримиримость, ничего подобного Гёцкианской буржуазной смерти, самообман, умудрённое приятие, родственники в гостиной, понимающие лица всегда понятные детям...
– У вас два выбора,– вскричал Джамф на последней лекции того года: на улицах витиеватые штрихи ветра, девушки в бледно-цветных платьях, океаны пива, мужские хора напряжённо, с чувством приподнятые распевают Sempersitinflores/ Sempersitinflo-ho-res…– либо оставаться с углеродом и водородом, брать свои коробки с обедом на работу каждое утро вместе с безликим стадом торопящимся внутрь, отгораживаться от света солнца—или двигаться за пределы. Кремний, карбид бора, фосфор—они могут заменить углерод и могут связываться с азотом вместо водорода—(тут пара смешков не ожидавшихся игривым старым педагогом, да не зарастёт к нему тропа: его заслуги в Веймарских субсидиях IG’скому Штикштоф Синдикату были хорошо известны)—двигаться за пределы жизни, в неорганику. Где нет хрупкости, нет смертности—тут Сила и Вечность.– Затем его знаменитый финал, он стёр со своей доски корявые C—H, и мелом написал громадные Si—N.
Волна будущего. Но сам Джамф, странно, не двинулся дальше. Он никогда не синтезировал те новые неорганические кольца, которые пророчил с таким драматизмом. Остался ли он просто в замесе, чтоб вздымались академические поколения или же ему было известно нечто, о чём не догадывались Пёклер и остальные? Были ли его призывы в лекционной аудитории какой-то эксцентричной шуткой? Он остался при C—H и прихватил свою коробку с обедом в Америку. Пёклер потерял с ним связь после TechnischeHochschule—так же, как и остальные его бывшие ученики. Теперь он находился под зловещим влиянием Лайла Бленда, и если всё ещё продолжал изыскивать пути избежать смертности ковалентной связи, то делал это Джамф самым неприметным образом из всех какие только бывают.
* * * * * * *
Если б тот Лайл не стал Масоном, он бы скорей всего так и продолжал свои гнусные аферы. В Мире, наряду с махинациями в виде предпринимательства на службе несправедливости, предусмотрены также уравновешивающие балансиры, время от времени. Не как предпринимательство, но, по крайней мере, в общем танце вещей. Масоны, в этом самом танце, оказались чем-то пригодившимся Бленду.
Войди в положение бедняги—столько денег, что не знает на что и тратить. Но не спеши орать «Дай и мне!» попусту. Он их дал, правда настолько окольными путями, что тебе может понадобиться хорошая поисковая система, чтобы докопаться. О, он таки дал их тебе. Посредством Института Бленда и Организации Бленда, человек запустил свои мясные крючья в повседневную жизнь Америки с 1919 года. Кто, по-твоему, высидел тот патент карбюратора 4-литра-на-100-миль, а? ты наверняка слыхал эту историю—может и подхихикивал вместе с продажными антропологами, которые называли это Мифом Века Автомобилей или ещё какой-то там хернёй—ну оказалось реальной вещью, вполне, и именно Лайл Бленд отходил этих академических проституток с их хаханьками и дипломированным враньём. Или как насчёт великой рекламной кампании Травка-Убийца тридцатых, кто, по-твоему, был в роли руки в перчатке (или, как выражаются более скабрёзные индивидуумы, членом-во-рту), совместно с ФБР, по ходу её? А помните все те мужик-приходит-к-доктору-у-меня-не-встаёт анекдоты? Подброшены Блендом, ага—полдюжины основных вариаций, после углублённых изысканий Национального Совета по Исследованиям, которые показали, что неприемлемые 36% мужской рабочей силы не уделяют должного внимания своим хуям—по причине недостаточной генитальной зацикленности, что подрывало эффективность органов занятых непосредственно на производстве.
Психологические исследования стали, фактически, специализацией Бленда. Его зондирование подсознания Америки начала Депрессии считается классическим и широко признанным фактором повышения вероятности «избрания» Рузвельта в 1932. И пусть многие из его коллег находили деланную ненависть к ФДР выгодной позицией, Бленд слишком радовался, чтобы повторять все те маневры. Для него ФДР был именно тем человеком: Гарвард открыт деньгам любого вида, старым и новым, оптом и в розницу, Гарриман и Вайнберг: Американский синтез, что не случался никогда прежде, проложивший путь к небывалым возможностям—все сгруппированы под термином «контроль», что, похоже, стал приватным кодовым словом—лучше отвечавшим устремлениям Бленда и других. Год спустя Бленд вошёл в Консультативный Совет под председательством Свопа из Дженерал Электрик, чьи идеи относительно «контроля» весьма совпадали с воззрениями Валтера Ратенау, из Германской ДжиЭл. Чем бы там ни занималась контора Свопа, они делали это втихаря. Никто не видел их файлов. Бленд также никому ничего не говорил.
Он стал своим, после Первой Мировой Войны, в офисе Попечителя Иностранной Собственности. Они занимались конфискованными Германскими вложениями в США. Немало денег Среднего Запада крутилось там, что и повлекло причастность Бленда к Великому Проколу с Пинболом, а там и Масонство. Похоже, что через что-то поименованное Химической Организацией—стиль очковтирательных названий в те дни весьма хромал—ПИС продали Бленду пару-другую ранних патентов Ласло Джамфа, вместе с Американским агентством Глитериус Краски & Красители, Берлинская фирма. Пару лет спустя, в 1925, в ходе своего становления, IG выкупила 50% Американского Глитериуса у Бленда, который использовал свою часть в качестве патенто-владельца компании. Бленду достались наличность, ценные бумаги и контрольный пакет в Берлинском филиале Глитериус, где управлял Еврей по фамилии Флаумбаум, да-да, тот самый Флаумбаум, на которого работал Пёклер пока фабрика не сгорела и Пёклер оказался снова на улице. (Действительно, нашлись и такие, кто усмотрел руку Бленда в катастрофе, хотя обвинённый Еврей был выебан по суду, замытарен до банкротства и, когда приспело время, отправлен на восток вместе со многими другими своими соплеменниками. Мы также отметили бы определённую связь между Блендом и людьми из кинопроката Ufa, которые послали Пёклера с его рекламными афишами в Райникердорф в ту ночь, на его судьбоносную встречу с Куртом Мондаугеном и с Vereinf"urRaumschiffahrt—не говоря уже про отдельные связи с Ахтфаденом, Нэришем и прочими людьми по S-Ger"at—прежде, чем у нас составится параноидальная система достойная подомного наименования. Увы, уровень развития к 1945 и близко не достиг адекватности для получения данных такого рода. А даже если бы и был, то Бленд или его восприемники и назначенцы, запросто бы закупили вагон программистов, которые сумели бы сделать всю исходную информацию вполне безобидной. Подобные Слотропу, чей высший интерес зациклен на отыскании истины, оказались отшвырнутыми к снам, психическим озарениям, приметам, криптографиям, наркотическим эпистомологиям, где всё танцует на почве ужаса, противоречий, абсурда).
После пожара у Фламбаума, линии власти между Блендом и его Германскими коллегами подлежали пересмотру. Что и тянулось пару лет. У Бленда состоялась, в Сент-Луисе времён Депрессии, беседа с неким Альфонсо Трейси, Принстон 06-го, Деревенский Клуб Сент-Луиса, двигавшим в нефтехимию широким фронтом, миссис Трейси возбуждённо бегала в дом и из дому с гирляндами и охапками цветов, готовясь к ежегодному Балу Пророка в Маске, сам Трейси тревожился из-за визита неких индивидов из Чикаго в шикарных костюмах в тонюсенькую полоску, двуцветных туфлях, в шляпах с приспущенными на глаза полями, которые говорили с акцентным стакатто наподобие автомата Томпсона.
– О, как мне нужен хороший электронщик,– выстонал Трейси.– Вся поставка оказалась негодной, а они наотрез отказываются забирать обратно. Если я позволю себе лишнее, они меня убьют. Они изнасилуют Мейбл, они отправятся в Принстон в одну из тёмных ночей а и кастрируют моего мальчика! Знаешь что это всё, по-моему, такое? Просто cговор!
Вендетты, перчатки с бисером, неуловимые отравы, входят на цыпочках в эту благовоспитанную гостиную с портретом Герберта Гувера на рояле, хризантемами в вазе Ниман-Маркус, мебелью в стиле Баухаус вроде модели города из алебастровых панелей (так и ждёшь, что крохотный поезд с жужжанием вырвется из-под дивана, покатят тягачи с прицепами и рефрижераторами по всей низине ковра пепельного цвета…) Длинное лицо Альфонсо Трейси со складками по сторонам от носа и вокруг линии усов, осунувшееся от беспокойства, тридцать лет не видевшее искренней улыбки («Даже Лорел и Харди меня уже не смешат!»), угрюмое от страха в кресле напротив. Разве мог Лайл Бленд остаться равнодушным?
– Есть у меня как раз такой,– грит он, притрагиваясь к руке Трейси, сочувственно. Всегда полезно иметь инженера среди работников. Конкретно этот исполнил тонкие настройки дизайна электронного наблюдения для только-только оперившегося на тот момент ФБР, на контракте с Институтом Бленда заключённом пару лет ранее, а также подрабатывал на Сименс в той Германии.– Завтра же прибудет Серебряной Стрелой, Без проблем, Ал.
– Пойдём, покажу,– вздыхает Трейси. Они уселись в Пакард и покатили в зелёный речной городок Моторган, Миссури, где есть железнодорожная станция, дубильная фабрика, несколько бревенчатых домишек и громадный Масонский Холл без единого окна в массивном монолите.
После затяжной канители на входе, Бленда наконец впускают и ведут через бархатные бильярдные, комнаты для игр, безукоризненно полированного дерева, хромированные бары, мягкие спальни, в большущее складское помещение в задней части забитое на три метра в высоту большим количеством машин для пинбола, чем Бленд видел за всю свою жизнь, О Парни, Бей Вовсю, Мировые Турниры, Везучие Линды, насколько хватает глаз.
– И все до единого разъёбаны,– грит меланхолично Трейси.– Вот посмотри.– Это парижское кабаре: четырёхцветные красотки делают канкан по всему корпусу, нули на уровне глаз, титьки, пёзды, колоритная игра тебе тут, малость шершавая для дам, но всё так забавно!– У тебя есть монетка?– Чаннггг, спружинивает шарик, на волосок проскакивая ямку большого результата, хмм похоже там накрепко покоробилось ахннггхк ударяет в мигалку на 1000, но на табло вспыхивает лишь 50— Видал?– вскрикивает Трейси, пока шарик камнем скатывается вниз, последний шанс перехватить битком дзиньк биток щёлкает в обратную ёб-твою сторону и на табло высвечивает перекос.
– Перекос?– Бленд почёсывает свою голову.– Да ты же даже не—
– И то же самое с каждой,– Трейси разливается разочарованием.– Сам попробуй.
Второй шарик не успевает даже выскочить из желоба, а Бленд уже схлопотал перекос опять, без применения какого-либо Английского. Третий шарик застревает как-то на соленоиде и (спасите спасите, вопит он взвинченным тонким голоском, о, меня казнят электрическим стулом…), диньдиньдинь, гонги и гонка бегущих чисел на табло 400000, 645000, банг и миллион! наивысший результат в Парижском Кабаре за всю историю и продолжает расти, несчастная сферичная душа трепыхается, застывает, ужасно (да, они одарены разумом, будьте уверены, существа с планетоида Катшпиль, на очень преочень эллипсной орбите—в том смысле, что тот миновал Землю только раз, и то давным-давно, почти ещё аж на самом сумеречно тусклом Краю, и никому неизвестно где теперь Катшпиль или когда, или вообще ли, появится он снова. Это как раз то небезызвестное различие между возвратом и заскоком на разок. Если Катшпиль имел достаточно энергии, чтобы покинуть солнечное поле притяжения навсегда, тогда он обрёк эти добрые круглые существа на вечное изгнание, без малейшего шанса, что когда-либо их заберут обратно домой, и отаётся лишь маскироваться под шарики в подшипниках, под металлики в тысячах мрамор играх—познали величайшие из пальцев на весь Кейокук, Пайалап, Ойстер Бей, Инглвуд—Дэнни Д’Алесандро и Эльмера Фергюсона, Писюна Бренена и Хвастуна Вомака… где уж они теперь? а где бы вы думали? их всех призвали, кто-то погиб на Айво, кто-то заработал гангрену в снегу Арденского леса, а их пальцы, первое знакомство со стрелковым оружием, новобранцы, загнаны обратно в глубь детства, в тренировочные казармы, пальцы на затворе М-1, большой палец замешкался в ствольной коробке, затвор хр-ЯССЬ! палец всмятку о блядь, да больно, и прощай ещё один непобедимый легендарный палец, ушёл навеки обратно к летней пыли, к сумкам с бряцаньем стекла, к толстолапым таксам, к запаху стальных щитов площадки нагретых солнцем), ну тут опять те девушки канкана, менады Парижского Кабаре, надвигаются прикончить, широкие красно-помадные улыбки на сверкающих челюстях, какой-то галоп Оффенбаха врубается, вихляясь тут из динамиков, что встроены в эту машину, длинные ноги в подвязках вскидываются над агонией этой печальной сферически вечной самоволки, все его дружки в жёлобе вибрируют сопереживанием и любовью, чувствуют его боль, но бессильны, инертны без пружины, без руки надувалы, проблемы с мужчинностью алкаша, пустопорожние часы серой кепки и коробки без обеда, без этого им не пробежать своей дорожкой вниз по высящимся виткам, глубоким выемкам с их посулами покоя, которые только выпхнут тебя вилять дальше, всегда на милость притяжения, натыкаясь, время от времени, на неразличимо мелкие бороздки от других пробегов, великих пробегов (двенадцать героических минут в Виргиния Бич, Четвёртое Июля, 1927, пьяный матрос, чей корабль затонул в заливе Лейте… выбит с доски, твоё первое странствие в трёх измерениях всегда самое лучшее, когда ты вновь вернулся вниз было уже не то, и всякий раз, пробегая неподалёку от микро-впадинки оставленной твоим падением, чувствуешь, как переполняет… отрезвлённые, таких немного, заглянули в сердце соленоида, зрили магнитного змия и энергию в их оголённости, достаточно долго, чтобы измениться, принести с собою из тех витых линий силы обратно в коробку пережитый интим с мощью, вернуться с оплавившимися пустошами в душе, что сделали их отчуждёнными навсегда—сверься с портретом Майкла Фарадея в Лондонской Галерее Тейта, Тантиви Макер-Мафик однажды так и сделал, заполнить пустой от женщин скучный день, и подумал тогда, как могут глаза человека быть настолько лучащимися, зловещими, настолько изведавшими, посреди просторов жути и незримого…) но тут голоса кокеток ставших свидетельницами убийства зазвучали пронзительнее, приближаясь к истончённости лезвия, музыка меняет тональность, подымаясь в верхние тона, взъерошенные задницы бухаются всё яростней, юбки вскидываются всё красней и глубже всякий раз, покрывая всё большую площадь, переливаясь к алому финалу топки, так как же Парнишке с Катшпиля выбраться из этой передряги?