Круглая Радуга
Шрифт:
– Своп Еврей,– грит Чиклиц.
– Неа—Чёртов, сам низнаиш чё гриш.
– Я тебе говорю— Они впадают в препирательство соковыжималок про этническую принадлежность экс-Председателя ДжиЭл, полное яда и вялой ненависти. Чичерин прислушивается всего одним ухом. На него наползает лёгкое головокружение. Разве Нэриш, под наркотиками, не поминал представителя Сименс на заседаниях по S-Ger"at в Нордхаузен? Да, и ещё человека IG. И разве Карл Шмиц из IG не сидит в совете директоров Сименс?
Марви спрашивать без толку. Он уже слишком пьян, чтобы держаться какой-либо одной темы. «А знаш, я мало чё разбрался када сюда прибыл. Блиадь, я ж думал I.G. Farben то у каво-та имя такое, знаш, шо то какой-та кент—алё, это I.G. Farben? Нет, этта его жена, мизус Farben! Йааах– ха-ха-ха!»
Чёртов Чиклиц переключился на свою обычную хохму с Элеонор Рузвельт: «На дниах я и мой сын Идиот—то есть, Элиот—пекли пирожные. Пирожные, послать нашим ребиатам за океан. Когда ребиата получат пирожные от нас, они испекут пирожные и пошлют домой, нам. Таким способом каждому достаётся пирожное!»
О, Вимпе! Старый V-трудяга, не ты ли это сказал? Что твоя IG станет истинной моделью держав?
Так оно доходит Чичерину, тут на просеке, с этими двумя придурками у него под боком, посреди обломков последнего запуска какой-то безномерной батареи, троса застыли на точке, где операторы выключили лебёдки, пивные бутылки валяются там же, куда были брошены последними солдатами в последнюю ночь, настолько явно всё говорит о масштабах разгрома, оперативной смерти.
– И, между прочим.– Смахивает, будто очень большой белый Палец к нему обращается. Его Ноготь великолепно отманикюрен: разворачиваясь к нему, он медленно демонстрирует Отпечаток Пальца, который вполне может оказаться аэросъёмкой Дактилограда, города будущего, где каждая душа на учёте и где никуда не спрячешься. Прямо сейчас, суставы движутся с мягкими гидравлическими щелчками, Палец обращает внимание Чичерина на—
Имеются ли соглашения, на которые Сталин не пойдёт… и даже не знает ничего? О, Государство начинает обретать форму в разгосударствленной Германской ночи, Государство охватывающее океаны и поверхностную политику, суверенное как Интернационал или Римская Церковь, и Ракета душа его. IG Raketen. По цирковому яркие, плакатно красные и жёлтые, несчётные кольца, все вращаются вместе. Покручивается продетый в них чинный Палец. Чичерин убеждён. Не столько явными уликами, что обнаружил при передвижениях по Зоне, как из личной судьбы, от которой ему не уйти—всегда упираться в края откровений. В первый раз так случилось с Кыргызским Светом, и всё, что открылось ему тогда, был страх, который всегда будет удерживать его от того, чтобы проникать до конца. Он никогда не пройдёт дальше краёв этого сверх-картеля, что дал ему знать о себе в эту ночь, этого Ракетогосударства, чьи границы он не может пересечь...
Он будет тосковать о Свете, а о Пальце нет. Печально, весьма печально, похоже все до одного в деле. Каждый крохобор тут работает на IG Raketen. Все кроме него и Тирлича. Его брата, Тирлича. Не диво, что Они охотятся на Schwarzkommando… и...
И когда Они узнают, что я не тот, за кого они меня принимают… и с чего это Марви так на меня сейчас смотрит, глаза выпучил… о, не паникуй, не давай пищи его безумию, он просто по эту сторону от… от...
* * * * * * *
В Каксэвен, лето, замедляясь, дрейфует в Каксэвен. Луга гудят. Дождь топочет, проносясь полумесяцем по осоке. Овцы, а изредка пара-другая тёмных северных оленей, будут выходить порыться в морских водорослях на берегу, который не совсем море, и не совсем песок, а удерживается солнцем в пару, ни то, ни сё... Таким же бредёт и Слотроп, проплывая по раскинувшимся как море лугам. Подобно вехам для заблудившихся путешественников, очертания снова и снова возникают перед ним, Зонные очертания, которые он отмечает, но не прочитывает. Больше уже нет. А оно и без разницы, наверное. Самые устойчивые из всех, что, похоже, вырисовываются в наименее реальное время дня, это высокие фронтоны с лестницами внутри у стольких северо-Германских древних зданий, вздымающихся, застя свет, своей странно влажной серостью, словно поднятой из моря, над этими ровными и очень низкими горизонтами. Они блюдут форму, они устойчивы, как монументы Анализа. Триста лет тому назад математики учились раскладывать взлёт и падение пушечного ядра на ступени дальности и высоты, х и у, сводя их к всё более и более мелким, приближая к нулю, пока армии вечно уменьшающихся карликов неслись галопом вверх по этим ступеням и снова вниз, топотня их крохотных ног становилась всё тоньше, сглаживаясь в ровный звук. Это аналитическое наследие передавалось неизменным—оно позволило технарям в Пенемюнде просматривать плёнки Аскания о полёте Ракеты, кадр за кадром, х и у, оставаясь сами вне полёта… плёнка и исчисление, две порнографии полёта. Напоминания об импотенции и абстрагировании, каменные очертания Treppengiebel, целые и разбитые, возникают теперь над зелёными равнинами, и держатся какое-то время, и уходят: в тени их дети с волосами как сено играют в Himmel и H"olle, прыгая на деревенские мостовые с неба в ад, а в небо постепенно, по ступеням, иногда позволяя и Слотропу сделать попытку, иногда исчезая в тёмные проулки, где дома постарше, многооконные и горестные, склоняются вечно к соседним через улочку, почти соприкасаясь над головой, только узкая полынья молочного неба между ними.
С наступлением темноты дети бродят по улицам с круглыми бумажными фонариками в руках, распевают Laterne, Laterne, Sonne, MondundSterne… сферы в деревенских сумерках, бледные как души, поющие прощай-прощай ещё одному лету. В прибрежном городке возле Висмара, когда он засыпает в маленьком парке, они окружают Слотропа, чтобы рассказать ему историю про Плечацунга, СвиноГероя, который, где-то ещё в 10-м веке, разгромил нагрянувших Викингов, появился вдруг из удара молнии и загнал ватагу вопящих Норвежцев обратно в море. Каждое лето с той поры, отводился особый вторник, чтобы отпраздновать спасение города—вторник ведь наименован в честь Тора или Донара, бога громовержца, который послал великанскую свинью. Старые боги, даже уже в 10-м столетии, всё ещё пользовались симпатией людей. Донара ещё не сократили в Святого Петра или Роланда, хотя церемония стала проводиться у городской статуи Роланда возле Петерскирхе.
В текущем году, однако, празднование в опасности. Шрауб, сапожник, который исполнял роль Плечацунги в предыдущие 30 лет, был призван прошлой зимой в Volksgrenadier и больше не вернулся. Теперь белые фонарики сгрудились вокруг Тайрона Слотропа, подпрыгивая в темноте. Маленькие пальчики тычут его живот.
– Ты самый толстый толстяк в мире.
– Он толще любого в деревне.
– Ты же будешь? Будешь?
– Ну не такой уж я и толстый...
– Вот я же тебе говорил, что кто-то подвернётся.
– ... погодите-ка, буду я что?
– Будешь Плечацунгой завтра.
– Ну пожалуйста.
При его мягкотелости в этот период, Слотроп поддаётся. Его вытаскивают из травяной постели в центр, в городское правление. В подвале костюмы и бутафория для Schweinheldfest—щиты, копья, рогатые шлемы, мохнатые звериные шкуры, деревянные молоты Тора и трёхметровые молнии в золотой фольге. Свинский костюм малость пугает—розовый, синий, жёлтый, ярко едкие цвета, Германская свинья Экспрессионизма, плюш снаружи, соломенная набивка внутри. Но, похоже, размер тютелька-в-тютельку. Хмм.
Толпа на следующее утро невелика и благодушна: старики и дети, да несколько молчаливых ветеранов. Захватчики Викинги все малолетки, шлемы сползают им на глаза, накидки волочатся по земле, щиты такого же роста как и они сами, а вооружение в два раза выше. Образы великана Плечацунги с белой палкой и красными и синими васильками выплетенные на проволочных каркасах, обрамляют площадь. Слотроп дожидается, спрятанный позади Роланда, необычайно мрачного субъекта с вылупленными глазами, осиной талией и кудрявой головой. Со Слотропом арсенал фейерверка и его ассистент Фриц, оригинал карикатуры Вильгельма Буша, лет 8-ми от роду. Слотроп немного нервничает, от своей непривычности к свиногеройским фестивалям. Но Фриц опытный дока, и он рассудительно принёс стеклянный кувшин с каким-то жидким мозговредительством настоянным на укропе с кориандром, а выгнанном, если только Haferschleim не означает чего-то ещё, из толокна.