Круглая Радуга
Шрифт:
– Угу. Мы почти на месте.
– Не понимаю, почему они не могут предоставить нам место в госпитале для этого.
Водитель смеётся: «О, да, уж это мне понятно».
Наполняя шприц медленно: «Ну у нас ведь приказ… То есть ничего такого—»
– Дружище, это не самая респектабельная операция.
– Эй,– Майор Марви пытается поднять голову.– Операция? Что за дела, парень?
– Тшш,– отдирая часть рукава костюма свиньи обнажить руку Марви.
– Никаких мне уколов... – но та уже в вене и выпускает дозу, пока человек старается его успокоить,– говорю ж вы взяли не того.
– Конечно, Лейтенуша.
– Эй, эй, эй. Нет. Не я, я Майор.– Ему бы тут повыразительнее, с большей убеждённостью. Может это эта х’сосная маска мешает. Только он может слышать свой голос, что теперь отдаётся полностью к нему, потускневший, металлический… им его не слышно.– Я Майор Дуайн Марви.– Они не верят ему. Не верят даже в его имя. Даже имени его не... Паника охватывает его, глубже чем проникло успокоительное, и он начинает биться вовсю в ремённых путах, чувствуя как межрёберные мышцы его груди растягиваются в бесполезной боли, о, Боже, начинает вопить теперь что есть мочи, без слов, только крики, насколько позволят ремни поперёк груди.
– Да жалко же,– вздыхает водитель.– Не можешь заткнуть его, Спонтун?
Спонтун уже сорвал маску свиньи, и заменяет её сейчас марлевой, которую удерживает одной рукой, капая эфир другою, когда судорожная голова даёт возможность: «Пойнтсмен утратил всякий ум»,– считает он нужным сказать, от раздражённости утратив всякое терпение,– «если называет это "тихой невозмутимостью"».
– Ладно, мы уже на берегу. Никого не видно.– Мафидж подъезжает к воде, песок твёрд ровно настолько, чтобы выдерживать машину «скорой», всё очень бело от месяца в зените… совершенная заиндевелость...
– О,– Марви стонет,– О, ёб твою. О, нет. О, Господи,– слова в долгом занаркотизированном диминуэндо, борьба с путами слабеет, пока Мафидж припарковывает их, наконец, оливково-тусклую крохотную колымагу брошенную без надзора на этом широченном пляже, на громадной гладкой полосе тянущейся к месяцу, к порогу северного ветра.
– Времени предостаточно,– Мафидж взглядывает на свои часы.– Успеем на С-47 к часу. Они сказал, что могут нас немного подождать.– Вздыхают с облегчением, прежде чем приняться за своё дело.
– Однако, какие связи у того,– Спонтун покачивает головой, вынимая инструменты из раствора дезинфекции, и раскладывая их на стерильную ткань рядом с носилками.– О-ё-ёй. Будем надеяться, он никогда не станет на путь криминального преступника, а?
– Ёб,– стонет Майор Марви чуть слышно,– о, ёб меня, пжалста…
Они оба протёрли руки, одели маски и резиновые перчатки. Мафидж включил светильник в потолке, направленный вниз, мягкий сияющий глаз. Вдвоём они работают быстро, молча, военные профи привычные к полевой беспринципности, лишь со случайным словом от пациента, шёпот, жалостное нащупывание в эфирной тьме за ускользающей точкой света, вот и всё что он оставил по себе.
Это простая процедура. Промежность бархатного костюма содрана. Мафидж решает обойтись без бритья мошонки. Он смазывает её сперва йодом, потом притискивает, по очереди, каждое яичко к красно-венозному волосатому мешочку, делая надрез быстро и чисто сквозь кожу и прилегающие мембраны, выдёргивая само яичко сквозь рану и выступившую кровь, тащит его левой рукой покуда жилы, твёрдая и мягкая, натягиваются на виду под светом. Будь это музыкальные струны, он мог бы, малость ошалелый от лунного света, сбацать тут на пустом пляже подходящую музыку, рука его колеблется: но затем, неохотно склоняясь перед обязанностью, он обрезает их на надлежащем расстоянии от склизкого камушка, каждый разрез споласкивается дезинфицирующим средством, и две аккуратных прорези, одна возле другой, зашиты снова. Яички булькнули в бутыль со спиртом.
– Сувениры для Пойнтсмена,– Мафидж вздыхает, сдёргивая хирургические перчатки.– Сделай ещё укол. Будет лучше, если поспит и кто-нибудь уже в Лондоне растолкует ему это.
Мафидж заводит мотор, делает полукруг и направляется обратно к дороге, необъятное море спокойно лежит позади.
А у Пуци, Слотроп свернулся калачиком на широкой, хрустко-простынной кровати Золанге, спит и видит во сне Цвёльфкиндер, улыбающуюся Бианку, они катаются на колесе обозрения, их отсек стал комнатой: каких он никогда не видел, комнатой в огромном комплексе квартир большом как город, по коридорам можно ездить на машине или велосипеде: деревья стоят по сторонам, а на деревьях поют птицы.
И «Золанге», как ни странно, тоже снится Бианка, хотя в несколько ином аспекте: это её собственное дитя, Ильзе, что едет, заблудившись в Зоне, на длинном товарном поезде, который, кажется, не остановится никогда. Она невесела и не ищет, в общем-то, своего отца. Но давняя мечта Лени относительно её исполнилась. Её не будут использовать. Приходит перемена, и расставание: однако приходит также помощь когда меньше всего ждёшь от незнакомцев дня, и прибежище, там в событиях этого блуждающего Смирения, которое никогда не угасить до конца, пара мелких-премелких шансов на милосердие...
Наверху, некто Мёльнер, с чемоданом содержащим его ночную добычу, документы Американского Майора, 2 1/2 унций кокаина—объясняет мохнатому Американскому моряку, что Герр фон Гёль очень занятой человек, занят бизнесом на севере, насколько ему известно, и не поручал ему привозить в Каксэвен никаких документов, никаких отставок, паспортов—ничего. Он сожалеет. Возможно, друг моряка ошибся. Возможно также, что это лишь временная задержка. Разумеется, для подделок нужно время.
Бодайн наблюдает его отбытие, не зная что находится в чемодане. Альберт Криптон упился до потери сознания. Заходит Ширли, блестя глазами и не находя себе места, в чёрных подвязках и чулках. «Хмм»,– говорит она с определённым выражением во взгляде.
– Хмм,– грит Моряк Бодвайн.
– И между прочим, там было только по десять центов в Битве за Бельгию.
* * * * * * *
Итак: он отследил батарею Вайсмана из Голландии, через солёные топи, волчьи бобы и коровьи кости, чтобы выйти на это. К счастью он без предрассудков. Иначе принял бы это за пророческое видение. Этому, конечно, найдётся абсолютно рациональное объяснение, но Чичерин никогда не читал Mart'inFierro.