Кругом одни лжецы
Шрифт:
— Хорошо, Пити! Очень жаль, что ты меня не помнишь. Но могу поспорить, что сразу вспомнишь, как только увидишь. — Она коротко рассмеялась. Я нахмурился: что, черт возьми, он там говорит? Я-то знал Пити. Тем временем она ворковала: — Что? О, я буду в красном платье с глубоким декольте... Что?.. О! Ты этого не сделаешь!.. Сделаешь? Пока, Пити. Жди меня. — И она положила трубку.
Лукаво глядя на меня, выгнув дугой одну бровь, с весьма проказливым выражением на лице, она проговорила:
— Пожалуй, мне следует встретиться с ним.
— Ну уж нет. С ним
— Чего это вы так разволновались?
— Как? И вовсе я не разволновался! Я... не знаю.
Она светло улыбнулась. Это была очень женственная улыбка — лукавая, ироничная улыбка женщины в полном расцвете красоты, прекрасно сознающей свою неотразимость. Вероятно, никогда еще она не разговаривала ни с одним мужчиной так, как только что разговаривала с Пити. Она явно наслаждалась беседой. Как если бы события последних дней и особенно последней ночи размыли воздвигнутую ею где-то внутри себя плотину сдержанности.
— Шелл, вы собираетесь уже уходить?
— Практически сию минуту.
Она пожала плечами:
— Тогда я сосну, пожалуй.
— Пожалуй.
Я принес свою одежду из ванной комнаты, а она зашла туда и заперла за собой дверь. Слушая шум душа, я вывернул карманы своего костюма и переложил все в джинсы. Надевая на руку часы, я заметил, что они показывают полночь. Нужно было сказать еще пару вещей Бетти, и я уселся на стул и подождал ее. Чтобы скрасить ожидание, я рассматривал почтовую открытку, найденную в кармане пиджака, куда я положил ее еще в Лос-Анджелесе. Я все еще разглядывал подпись Эмметта, вспоминая проведенные вместе веселые денечки, когда послышался голос Бетти:
— Шелл!
— Да?
— Я выхожу.
— Ну и выходите.
— Я из душа, и на мне ничего нет.
— Ну и что? Выходите.
— Закройте глаза. Не смотрите.
— Один глаз закрыт. — Я подождал — ничего. — О'кей. Оба глаза закрыты. Наглухо. Ну, почти.
Они таки закрыты, и я по-честному не открываю их. Слышу — как распахивается дверь, как ее босые ноги шлепают по ковру, легкий шепоток, когда она проходит мимо, шелест простыней, когда она откидывает покрывала. Скрипят пружины, и я уже знаю, что следующий шорох производит Бетти, скользящая по постели под одеяла и касающаяся своей кожей холодных простыней. И я думаю: «Пора отойти от сыскного дела. Нет смысла попадать в подобные ситуации. Они могут убивать не менее эффективно, чем дырка в голове».
— Ладно, можете открыть глаза.
И я открываю. Бетти лежит в постели, подсунув подушки под голову и закинув руки, покрытые темными волосиками. Плед натянут до подбородка. Она мило улыбается и возвещает:
— Я просто ожила!
— Прекрасно. А я чувствую себя уже полумертвым. Послушайте, Бетти, или как вы там назвались Питерсону? Кучи Уильямс? Послушайте, Кучи, хочу поставить вас в известность о моих предполагаемых действиях. На всякий случай.
Ее лицо посерьезнело.
— Понятно.
— О'кей. Отсюда я отправлюсь на автостоянку на углу Двенадцатой и Перечной улиц, где я оставил мой «кадиллак». Возьму из багажа фотоаппарат и прихвачу с собой Пити. Мы вломимся в офис Гордона и вскроем сейф. Если завещание там, я сниму фотокопии. Вы сидите здесь смирно и не высовывайтесь. Я не вернусь, пока не закончу
— Но одни фотокопии мало что дадут, не так ли?
— Для начала сойдет. Золотце, эти злыдни приперли нас к стенке, годится любая мелочь. Крупные улики я надеюсь добыть у самого Барона. Он, вероятно, единственный, кто знает все про операции с куплей-продажей в Сиклиффе. Может, нам удастся вырвать у него признание?
Она нахмурилась:
. — Не понимаю...
— У меня есть парочка идей. Вы ведь у меня сообразительная, Кучи, так что слушайте внимательно и скажите, что вы насчет этого думаете.
Когда я снова назвал ее Кучи, она хихикнула, что вызвало естественное волнообразное движение пледа.
Мне потребовались две-три минуты, чтобы подробно объяснить ей свой план, а она то и дело глубоко вздыхала. Плед, плотно подоткнутый до самого ее подбородка, потихонечку спадал. И я падал духом. Наконец, заключил:
— Такие вот дела. Лучшего я придумать не могу, если прикинуть, в какой мы глубокой яме.
Задумавшись, Бетти наморщила лицо. Размышляя над сказанным мною, она перекатилась на бок и приподнялась на локте. Плед начал сползать, и она машинально поправила его другой рукой, но, очевидно, так была занята своими мыслями, что не заметила, как ухватила угол простыни. Бетти все еще была полностью укрыта, но одно дело быть под простыней и пледом и совсем другое — под одной простыней!
— Будь я проклята! — воскликнула она. — А получится?
Бетти придерживала простыню у горла, которая четко обрисовывала каждый изгиб ее тела. Я прочистил горло и брякнул:
— Должно. Если только я ухитрюсь залезть в мой собственный «кадиллак», отыскать этого парня Пити, не попасться на глаза копам, не нарваться на бандитов, добраться до Барона и заставить его говорить.
Помолчав, она спросила:
— Вам не понадобится помощь с Бароном? Теперь нахмурился я:
— Пожалуй. Но я справлюсь и сам.
— Минутку, Шелл. — Она казалась слегка раздраженной. — Вы знаете не хуже меня, что — говоря вашими же словами — я в такой же глубокой яме, как и вы. Мне нельзя даже показываться в редакции, пока все не кончится. И я не менее вас заинтересована в том, чтобы упечь Барона и его компанию за решетку. Поэтому я помогу вам. Так что не обращайтесь со мной, как с ребенком. Вы прекрасно знаете, что я давно не ребенок.
— Ага... э... догадываюсь. Может, вы и правы. Позже я вам позвоню. Оставим тревоги на потом, когда придет пора тревог.
Все время, пока мы разговаривали, я крутил в руках открытку Дэйна. Бетти обратила на нее внимание и спросила:
— Что это?
Я протянул ее Бетти:
— Последняя открытка от Эма. Написана в типичной для него манере. С нее-то все и началось.
Она прочитала открытку:
— О Боже!
В голову мне пришла неожиданная мысль и я сказал.
— Чуть не забыл одну важную вещь. Копы уже знают, что мы вдвоем убежали из «Лэнни». Если случайно я окажусь один на один с Карвером, скажем, под замком, если останусь еще в живых, он... наверняка попытается узнать у меня, где находитесь вы. — Я судорожно проглотил ком в горле. — Не думаю, что проговорюсь, но вдруг. Так что если я не свяжусь с вами до утра, смывайтесь к черту! Понятно?