Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах
Шрифт:
В основном звезды глиттер-рока были гетеросексуальны. Элтон Джон стал исключением: в кавер-стори журнала Rolling Stone 1976 года он признался в бисексуальности, хотя и предположил, что она свойственна людям в целом (“По-моему, все в той или иной мере бисексуальны – не думаю, что я такой один”). О своей гомосексуальности он не объявлял публично до 1992 года. Элтон Джон был исключением и еще кое в чем: в отличие от большинства глэм-артистов, он не был красавчиком традиционного типа. В 1974 году New Musical Express описал его как “лысеющего толстячка в очках”, великолепного музыканта и артиста, который добился успеха, несмотря на то что “нарушил все визуальные каноны 1970-х”. Обычно исполнители осознавали, что глэм и гламур лишь повышают их шансы сводить женщин с ума. Надевая обтягивающие штаны, обшитый рюшем топ и нанося на лицо косметику, музыкант мужского пола не имел в виду ничего, кроме того, что он хотел выглядеть как рок-звезда – ведь к концу 1970-х рок-звезды именно так и выглядели.
Когда глэм-рок получил второе рождение в хэйр-метале, его идеалы скорее формулировались по заветам Kiss, чем по заветам Боуи. Самым забавным в хэйр-метале было то, что экстравагантный внешний вид артистов не отражал никакую столь же провокативную музыкальную или культурную идентичность. Многие звезды и сами вряд ли могли объяснить себе, зачем они одеваются примерно так же, как девушки, с которыми они встречаются. “Девушкам мы нравились, – вспоминал Фил Коллен из Def Leppard в устной истории MTV. –
Наверное, в какой-то мере появление Винса Нила на высоких каблуках в байкерском клубе можно было считать “освободительным” жестом – но это точно было не то освобождение, к которому стремилась Эллен Уиллис. Взрыв диско, бунт панка и рост электронной поп-музыки по-разному, но подрывали идею, что рок-н-ролл находится на стороне прогресса и остается продвинутой музыкой. Поэтому возрождение “чистого” рок-н-ролла, в Лос-Анджелесе и на MTV, часто воспринималось как реакционная в музыкальном плане тенденция – как протест против иных звуковых революций. Хэйр-метал к тому же считался и политически реакционным – и не только потому, что принадлежавшие к этому направлению артисты редко выступали в жанре протестных песен. Многие из них беззастенчиво эксплуатировали групи-культуру, заполняя видеоклипы полуодетыми девушками в эпизодических ролях без слов. Группу Warrant особенно активно критиковали за клип на песню “Cherry Pie” 1990 года, в котором на колени топ-модели Бобби Браун сначала падает кусок вишневого пирога, а затем ее обливают водой из брандспойта. “Выглядит классно, я сейчас заплачу, мой сладкий вишневый пирожок”, – поет вокалист Джени Лэйн. На самом деле клип, веселый и шутливый, раздражает намного меньше, чем довольно деревянная песня, на которую он снят, – спасибо Браун, которая куда телегеничнее музыкантов Warrant (спустя много лет в своих воспоминаниях модель написала, что находит обвинения в сексизме “смехотворными”, а “Cherry Pie” – это просто “игривое, сексуальное видео на игривую, сексуальную песню”).
Быть покорителями сердец – мальчишеского вида красавчиками, которые нравятся противоположному полу, – дело не всегда благодарное. Хэйр-металлических красавчиков критиковали и за то, что они слишком пацанские, и, наоборот, за то, что они слишком похожи на девчонок. Рок-критики проходились по ним ничуть не менее жестко, чем любители хэви-метала из Северной Дакоты, где жил Чак Клостерман.
И все же красавчики важны. Когда мы размышляем о гендерном неравенстве в рок-н-ролле, то чаще всего фокусируемся на исполнительском дисбалансе – на том, как индустрия пренебрегала музыкантами женского пола: состоявшимися или начинающими. Разумеется, здесь можно рассказать немало историй – и, вспоминая о том, как из них пытались лепить “порнокошечек”, сестры Уилсон из группы Heart высказываются от лица многих других артисток, которых раскручивали подобным образом, и еще большего количества тех, которых, наоборот, не стали так раскручивать, и их карьеры от этого пострадали. Но смысл популярной музыки вообще-то не в том, чтобы давать работу музыкантам и обогащать их, – а в том, чтобы приводить в восторг слушателей. Поэтому не худший способ понять, какое отношение к женщинам присуще той или иной музыкальной сцене, – это проанализировать, насколько она рассчитана на женскую аудиторию. С этой точки зрения хэйр-метал был безусловным успехом, возможно, даже шагом вперед: в отличие от их предшественников из 1970-х, Bon Jovi, Def Leppard и даже Motley Crue определенно привлекали в том числе и множество женщин (чтобы не сказать – преимущественно женщин; точной статистики мы тут, конечно, не найдем). Да, такого рода анализ неизбежно требует оговорки: может статься, он показывает нам не то, что слушатели по-настоящему хотят, а всего лишь то, что они согласны получить. Но это справедливо для любого жанра – и для любой аудитории. И нет никаких оснований предполагать, что фанатки, заполнявшие стадионы на хэйр-металлических концертах, просто выбирали меньшее из зол и оставались не удовлетворены увиденным.
Красавчики из хэйр-металлических групп, конечно, вряд ли назвали бы себя профеминистами. Наоборот, они принадлежали к поколению, которое разорвало связь между рок-н-роллом и либеральными ценностями, настаивая, что рок-н-ролл должен быть веселым, а либеральные ценности таковыми не являются (гитарист Warrant Джоуи Аллен защищал клип на “Cherry Pie”, апеллируя к неписаным законам жанра: “Облить девушку из брандспойта? Я вас умоляю! Это же рок-н-ролл”). “Рок-музыка стала вне политики”, – объяснил один из представителей рекорд-бизнеса в интервью Rolling Stone в 1983 году. Несколько месяцев спустя на страницах этого же издания Боб Питтман, гендиректор MTV, выкатил манифест рок-н-ролла по версии телеканала: “В 1960-е политика и музыка смешивались друг с другом. Но сейчас никаких политических заявлений больше нет. Единственное, что объединяет фанатов рока, – это музыка”. Некоторые рок-артисты старшего поколения сохранили веру в рок-н-ролльный идеализм: в 1988 году Нил Янг выпустил клип на песню “This Note’s for You”, в котором высмеивал корпоративную поп-музыку в лице появлявшихся на экране двойников Майкла Джексона и Уитни Хьюстон. Кроме того, респектабельные рок– и поп-звезды полюбили собираться вместе для благотворительных инициатив: доходы от сингла “We Are the World” 1985 года пошли на гуманитарную помощь африканским странам, а альбом “A Very Special Christmas” 1987 года был записан в поддержку Специальной Олимпиады[2]. Но самой заметной рок-н-ролльной кампанией 1980-х, вероятно, все же стала та, которая касалась исключительно его самого: массовое антицензурное движение, протестующее против стремления ЦРМК маргинализировать музыку с обсценными текстами (история с ЦРМК закончилась компромиссом, по которому рекорд-лейблы согласились внедрить классификацию записей и вешать на некоторые из них “обсценный” ярлык; Walmart и некоторые другие ритейлеры отказывались торговать “обсценными” альбомами в своих магазинах). Вот аспект, в котором рок-н-ролл сохранил освободительную энергию: артисты просто-напросто отстаивали право петь то, что они хотят.
Стойкие антихипповские установки привели к тому, что в мире хард-рока и хэви-метала воцарился по-своему вполне контркультурный настрой. В “Хэви-металлической парковке” можно было увидеть сразу две футболки с анти-антивоенными лозунгами, популярными в те годы: “Убей их всех / Пусть Бог с ними разберется” и “НЕ СХОДИ С УМА / ПРОСТО УНИЧТОЖЬ УБЛЮДКОВ”. А некоторые метал-группы по примеру Black Sabbath писали антивоенные песни, которые звучали скорее воинственно, чем миролюбиво. Когда Брюс Дикинсон из Iron Maiden рычал “Бегите на холмы, спасайте свои жизни!”, он оплакивал геноцид коренных американцев “белым человеком”, но припев, тем не менее, звучал триумфально – а вовсе не скорбно. Хэви-метал часто оказывается заворожен брутальностью, и эта завороженность хорошо слышна даже в песнях, имеющих репутацию антивоенных: таких, как “One” группы Metallica или “War Ensemble” группы Slayer. Даже композиция “Angel of Death”, хроника военных преступлений Йозефа Менгеле в исполнении Slayer, все равно романтизирует героя – она описывает его с помощью эпитетов типа “пользующийся дурной славой”, что на хэви-металлическом языке звучит как комплимент. Это песня о жестокости и насилии в исполнении группы, одержимой жестокостью и насилием.
Немногие альбомы транслируют сложный месседж хард-рока 1980-х более явно, чем “G N’ R Lies” группы Guns N’ Roses, вышедший в 1988-м, через год после “Appetite for Destruction”. Это был странный гибрид – четыре песни, записанные живьем (или прикидывающиеся концертными записями), и четыре полуакустические композиции. Среди последних одна, “Patience”, представляла собой великолепную рок-балладу – возможно, лучшую за все десятилетие. Другая, “Used to Love Her”, являлась не более чем шуткой на две строчки о вечно ноющей подружке: “Раньше я любил ее, но потом убил ее”. Точнее, она звучала как шутка – но в последующие годы на Эксла Роуза дважды подавали в суд за домашнее насилие: сначала бывшая жена, а потом бывшая подруга (с последней они обменялись исками). Наиболее пугающе, впрочем, звучала композиция “One in a Million”, монолог “белого парня из маленького городка”, которому осточертел Лос-Анджелес. “Полиция и ниггеры – да, вы правильно услышали / Убирайтесь с моего пути”, – огрызался Роуз. Во втором куплете тот же призыв адресовался “иммигрантам и гомикам”, в третьем – “радикалам и расистам”. Песня вызвала скандал – впрочем, не повредивший карьере группы; на следующий год в интервью Rolling Stone Эксл Роуз утверждал, что использовал слово “ниггер” в протестных целях: “Я не люблю, когда мне указывают, что я могу говорить, а что не могу”. Он объяснил, что песня была вдохновлена вполне конкретными обстоятельствами: “черными ребятами”, торговавшими “краденой ювелиркой” и паленой наркотой, которых он видел в лос-анджелесском даунтауне; сотрудником-иммигрантом, однажды выгнавшим его из магазина; человеком, который пытался изнасиловать его в попутке (Роуз отказался извиняться за трек, но симптоматично, что его выбросили из переиздания 2018 года). Возможно, ненамеренно песня “One in a Million” ярко отразила противоречивую позицию, которую занимал мейнстримный рок-н-ролл в конце 1980-х: все еще дерзкий, непокорный – но в то же время озлобленный, полный обиды, стремительно теряющий актуальность в хаосе большого города.
Взлет гранжа изменил эту ситуацию, хотя и не так сильно, как можно было бы предположить. Разумеется, Курт Кобейн мечтал вновь сделать рок-н-ролл прогрессивной силой – он терпеть не мог “гребаных сексистов, расистов и гомофобов” вроде Эксла Роуза, как выразился музыкант в интервью ЛГБТ-журналу The Advocate. “Вы не можете одновременно поддерживать его и нас”, – утверждал Кобейн (у него с Роузом случилась и весьма напряженная встреча за кулисами церемонии Video Music Awards 1992 года – той самой, на которой Def Leppard ощутили себя жертвами гранж-восстания). Вместе с тем гранж лишь еще больше изолировал рок-н-ролл в музыкальном плане, пестуя более аутентичную и более неуживчивую форму тяжелого рока. Выступив против косного “рок-истеблишмента”, альтернативное движение дополнительно отдалило рок-н-ролл от его афроамериканских корней: соло на саксофоне теперь стали до смешного немодными, никто не ожидал, что гитаристы займутся блюзовыми джемами, а группы в массовом порядке отказывались от бэк-вокалисток, которыми чаще всего были темнокожие женщины. Сам термин “альтернативный рок” подразумевал принадлежность к традиции, флагманами которой были эксцентричные белые группы вроде The Velvet Underground или R. E. M. – а не афроамериканские пионеры рок-н-ролла, такие как сестра Розетта Тарп, Айк Тернер или Чак Берри. Подъем альтернативного рока вновь актуализировал мысль, зародившуюся парой десятилетий ранее: что рок-музыка – это белая музыка.
Не думаю, что стоит грустить по поводу этой эволюции. Жанры меняются, и существование преимущественно “черных” жанров в Америке, стране с белым большинством, на математическом уровне гарантировало, что возникнут и, наоборот, преимущественно “белые” жанры. Почему бы рок-н-роллу не стать одним из них? Удивительнее то, что он в культурном плане оказался более разнообразным, чем того ожидали его первые поклонники. Подобно мотоциклам или татуировкам, рок-н-ролл выглядит по-разному в разное время и в разных местах. Одной из самых неожиданных рок-н-ролльных историй последних десятилетий стал взлет христианского рока. Первым христианским рок-альбомом, получившим платиновый сертификат за миллионный тираж, стала пластинка “To Hell with the Devil” 1986 года канадской хэйр-металлической группы Stryper, не отличавшейся особой деликатностью: ее участники прямо со сцены бросали в толпу карманные Библии. Но в середине 1990-х и в 2000-е к успеху в мейнстриме пришло уже новое поколение христианских рокеров: это не только Creed, но и Jars of Clay, P. O. D., Switchfoot, Evanescence, Daughtry, The Fray и Lifehouse. Правда, многие из них, в том числе Creed, отвергали термин “христианский рок”, потому что не хотели, чтобы на них вешали ярлыки. И, разумеется, в рок-музыке всегда было немало христиан, в зависимости от того, что вы вкладываете в это определение: Боно, фронтмен U2, всю карьеру пел о своей христианской вере и о своих не менее христианских сомнениях в ней. Но чем дальше рок-мейнстрим уходил от своих контркультурных корней, тем менее примечательным выглядело христианство в его контексте: во главе двух самых успешных рок-групп недавнего времени, The Killers и Imagine Dragons, – прихожане Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, ранее известной как Церковь мормонов, и поклонникам, кажется, все равно. А может быть, в XXI веке фанаты рока просто стали тащиться от добра больше, чем от зла.
Обратная сторона шума
У рок-н-ролла был и другой путь. Летом 1969 года журнал Newsweek торжественно рапортовал о двух событиях. Одно попало и на обложку: королева Елизавета II возложила корону на голову своего сына, принца Чарльза, официально сделав его наследником британского престола. Но внутри журнала, на его последних страницах, говорилось о кое-чем более интересном – и, вероятно, имевшем более серьезные последствия: о появлении нового вида рок-н-ролла и нового типа рок-звезд. Согласно статье, раньше “рок-музыкальная сцена [представляла собой] мир артистов-мужчин, игравших мощную, громоподобную музыку, в которой безнадежно тонули слова – чаще всего совершенно не существенные”. Однако теперь возникает целая “новая школа талантливых трубадуров-женщин”, готовых привнести в рок-н-ролл “женский взгляд”. Если верить Newsweek, самой важной артисткой среди них была Джони Митчелл. Несколько лет спустя ее будут превозносить как удивительно оригинальную певицу и автора песен, но в те дни о ней чаще отзывались без особого придыхания, как о наивной девочке-эльфе. В статье вокальная манера Митчелл называлась “натуральной”, “свежей, как цветок”, а также предполагалось, что ее дом на бульваре Лорел-Каньон близ Голливудских холмов – отличное убежище от городской суеты. “Я выросла в поселке в Саскачеване и побаиваюсь городов, – говорила Митчелл. – Я должна жить на природе”.