Крутой мэн и железная леди
Шрифт:
Юрий Литвиненко произвел на нее сложное впечатление. Это был высокий голубоглазый блондин нордического типа, с длинными волосами, завязанными в хвост. Правда, для того, чтобы называться белокурой бестией, он был слишком худощав, да и неправильное лицо его было лицом веселого интеллектуала, а это под марку бестии уж никак не подходит. Но что в первую минуту повергло писательницу Дмитриеву в немалую оторопь, это внешнее сходство Юрия Литвиненко с Михаилом Ярушкиным, ее бывшим мужем. Когда-то их любовь казалась Алёне чем-то неземным, невероятным и нескончаемым, однако она убедилась, что всё проходит, даже любовь. Бросил Михаил жену вульгарно… ну до того вульгарно, коварно, незаслуженно, что с той поры на высоких блондинов нордического типа она смотрела настороженно, общалась с ними не без опаски и откровенно предпочитала им черноглазых изящных брюнетов… на худой конец, шатенов с янтарными глазами, вроде своего бывшего бойфренда.
– Приготовьтесь, – послышался голос Лады. – Внимание, вы в эфире!
– Добрый вечер, – сказал Юрий в микрофон, глядя при том на Алёну и подмигивая, как будто здоровался именно с ней. – Мы снова с вами на передаче «Час доверия». Мы – это я, психиатр Юрий Литвиненко, и писательница Алёна Дмитриева. Меня положение обязывает разрешать всевозможные психологические проблемы, ну а каждый писатель, как известно, инженер человеческих душ, так что Алёне тоже карты в руки. Мы ждем ваших звонков по номеру… О, уже есть контакт!
Он переключил тумблер, и в наушниках Алёны зазвучал встревоженный женский голос:
– Доктор, скажите, пожалуйста…
Женщина поперхнулась – она с трудом сдерживала слезы.
– Минутку, – произнес Юрий Литвиненко с мягкой улыбкой. – У вас вопрос именно ко мне, я так понял?
– Да, конечно, я… – Она снова задохнулась.
– Еще минутку. Прежде всего успокойтесь. Не забывайте, вас слышу не только я, но и, как принято выражаться, миллионы радиослушателей. Наверняка среди них найдутся люди, которые искренне вам посочувствуют, однако не стоит забывать, что многие будут слушать вас с немалым злорадством. Так что возьмите себя в руки и…
– Да наплевать мне на них на всех! – закричала женщина так, что Алёна невольно ахнула: ее голос ввинтился в уши, словно сверло. – У меня дочка сегодня с собой пыталась покончить! Выпила тазепама и… еле откачали ее! Как она могла? Из-за какого-то парня, бог ты мой! У нас такая семья большая, мы ее так любим!
– Секунду, – сказал Юрий. – Сколько она выпила? Пачку? Две?
– А какая разница? – всхлипнула женщина.
– Большая, я вам потом объясню, какая, – пообещал Юрий. – Только вы мне сначала скажите, сколько тазепама выпила ваша дочь.
– Да сколько нашла. Упаковка, к счастью, была уже почти пустая, таблетки три она выпила, может, две. Разве в этом дело? Главное, что она хотела уйти от нас!
– А вот это вряд ли, – хладнокровно произнес Юрий. – Кто хочет – тот уходит. Вашей дочери сколько лет? Пятнадцать, шестнадцать?
– Семнадцать…
– Ну вот, уже большая девочка, должна понимать, что если от одной таблетки тазепама человек даже не засыпает, то от двух-трех никак не умрет. Уверяю вас, она просто хотела поиграть, пококетничать со смертью, семью взбудоражить, внимание к себе привлечь. А главное, она хотела, чтобы он узнал, как его любят, на какие жертвы ради него идут. Ее в больницу-то увезли?
– Да! В психиатрическую! – Женщина разрыдалась. – Боже мой, она была в таком состоянии… если она решилась на это, значит, ей было плохо, ей не хватало нашего сочувствия, понимания… Ее нужно было оставить дома, в семье, а ее увезли… запрут там в отдельную палату, словно буйную какую-нибудь, приставят надзирателя… Она такая нежная, ранимая, она непременно повторит эту ужасную попытку!
– О нет, вот этого не будет! – ухмыльнулся бездушный психиатр. – Я вам навскидку, даже не зная, в которую больницу ее увезли, совершенно точно скажу, что с ней произойдет. Во-первых, никаких одиночек и надзирателей: в наших клиниках не хватает отдельных палат для тех самых буйных, о которых вы изволили упомянуть, поэтому тратить их на девочек-истеричек вряд ли кто станет.
– Моя дочь не…
– Да-да, уверяю, вас, можете не сомневаться, у нее самая настоящая истерия. Короче, проснется она утром в общей палате, на очень… некрасивом матрасе. Белье ей дадут самое рваное, застиранное. Соседки у нее будут не бог весть какие приятные. Рожи там такие встречаются, что мизерабли господина Гюго! Хотя чаще всего внешность обманчива. Однако ваша дочь этого не знает… И вот она лежит на жуткой коечке в окружении жутких мордашек… а встать не может, потому что ее к кроватке привязали, дабы не повторила ночью попытки решить – так в старину говорили! – себя жизни. Лежит голодная и холодная, никто к ней не подходит, никаких надзирателей нет, потому что у нас клиническая нехватка младшего персонала. Ждет врача, а врачи на обходе в других палатах. Я-то знаю, – усмехнулся Юрий Литвиненко чуть не с сытым урчанием, – мы этих истеричек всегда на закуску оставляем. Уверяю вас, уже через час ваша дочь начнет вспоминать о доме и о семье совершенно иначе, чем раньше! Она очень скоро поймет, где ей лучше. И закается повторять попытки мотать родным нервы из-за мальчиков. Не волнуйтесь – скоро вы получите нормального, послушного ребенка. Всего доброго, я готов принять следующий звонок.
Он щелкнул тумблером, и в следующий миг Лада уже включила музыку: консультации «Часа доверия» перемежались музыкальными номерами. Это были «БИ-2» с «Последним героем».
– Господи! – с наслаждением пробормотал Юрий. – Одна из моих любимых песен! – И тихонько запел:
Я больше не играюСо своей душой.Какая есть –Кому-нибудь сгодится…– Юра, большая просьба – быть помилосердней с радиослушателями, – перебил его пение высокомерный голос Лады. – Если вы со всеми будете разговаривать в таком тоне, к нам никто не станет звонить.
– Станут, еще как! – заявил самоуверенный Литвиненко. – Этой мамане просто необходима была шоковая терапия, так же как и ее дочке. И вообще, – шепнул он, поворачиваясь к Алёне и снова подмигивая ей, – кто здесь психолог, я или она?
– И все же я вас попрошу начать следующий фрагмент передачи с каких-то общих слов, которые сгладили бы впечатление, – непреклонно сказала Лада. – Внимание, эфир!
– Может быть, у тех, кто слышал мой разговор с радиослушательницей несколько минут назад, создалось впечатление, будто я жесток и бесчеловечен, – дружески проговорил Юрий в микрофон. – Но это не так. Меня невероятно изумляет, что самоубийство из-за несчастной любви – социально одобряемое явление. Когда вы узнаете, что какой-то бизнесмен разорился и взрезал себе вены, вы скажете: ну и дурак! Не в деньгах, мол, счастье! А вот когда дурочка-девочка пьет снотворное из-за придурка-мальчика, это да, это возвышенно и прекрасно. Чушь! Дело в том, что у потенциальных самоубийц существует общее заблуждение: они убеждены, что некое лицо, из-за которого они совершают этот тяжкий грех и лишают себя жизни (любимый мальчик, любимая девочка, злая мама, разлюбивший муж и тэдэ и тэпэ), непременно почувствует жестокое раскаяние и будет терзаться им до конца жизни. А это далеко не факт. Всякий нормальный человек норовит как можно скорее избавиться от комплекса вины, который ему пытаются навязать, и поэтому несчастного самоубийцу ждет, скорее всего, забвение. Кроме того – господа, ну давайте же смотреть реальности в лицо! – ваша смерть – это не театральное представление, которое вы сможете посмотреть, сидя на облаке и свесив ножки вниз. Насладиться зрелищем того, как вы, бледная и прекрасная, в белом венчике из роз, лежите в гробу, а он, неверный, рыдает над вами, – не удастся! Вы ничего не будете знать, видеть, а если даже и увидите, узнаете, вам будет это по большому барабану, потому что душу вашу будут терзать такие кошмарные, такие чудовищные, адские мучения, что рядом с ними боль от разбитого сердца – это комариный укус против боли от выдираемого без наркоза зубы. Можете мне поверить, я вам это говорю как специалист, который имеет дело с попытками суицида – удачными и неудачными – уже не один год! – при этих словах Юрий постучал ногтем по циферблату своих часов, как если бы там были обозначены не часы, а именно эти самые годы. – Вот так-то, уважаемые радиослушатели. А теперь я готов принять новый звонок. Слушаем вас.
– Я бы хотел поговорить с Алёной Дмитриевой, – раздался негромкий шелестящий голос.
Писательница от растерянности охрипла и сначала выдохнула в микрофон что-то нечленораздельное, но все же кое-как справилась с голосом:
– Да, я вас слушаю!
– Скажите, как вы относитесь к памяти?
– Ну… хорошо отношусь, а что? – осторожно проговорила Алёна. Дурацкий вопрос какой-то.
Странный звук, вроде сдавленного вздоха.
– Скажите, если человек забывает старых друзей, прежнюю жизнь, ему следует об этом напоминать?