Крутой мэн и железная леди
Шрифт:
– А потом?
– Я ничего не помню, только как она мне все время говорила: «Тише, тише, радость моя…» Наверное, я орал как сумасшедший. И еще музыка играла все время… танго, танго, танго. Это всё было со мной в первый раз, это было так… больно, страшно, невыносимо.
– Невыносимо – в каком смысле?
– Во всех. Я думал, у меня сердце от счастья разорвется. Из этих всех ощущений я точно помню: сердце почти разорвалось. Потом оно вдруг раз – и остановилось. И я отключился. То ли уснул, то ли сознание потерял.
Очнулся или проснулся – лежу там же, на коврике в комнате. Под головой подушка, сверху одеяло. Моя одежда на стуле… а я не помню, как раздевался. Ее нет. Но я знал, что у них спальня на втором этаже, в мансарде. Наверное, она туда поднялась, там спит.
Я не знал, что мне делать. Посмотрел в зеркало… и как будто увидел, как она там танцует! Меня опять в жар бросило. Хотел пойти к ней, но испугался. И вдобавок вдруг вспомнил, что так и не позвонил вчера маме! Она там, наверное, с ума сходит! А у нее после смерти отца сердце болело, припадки бывали такие, что «Скорую» приходилось вызывать. У меня сразу весь жар пропал. Начал одеваться и вдруг слышу, – она по лестнице спускается. Появилась. Волосы спутанные, глаза заспанные, из-под халата видны пижамные штанишки с кружавчиками. И я подумал в эту минуту – но это был как бы не я, а кто-то в моей голове спросил: интересно, сколько ей лет? Да ведь она ровесница моей мамы, наверное! О… я тогда чуть не умер от стыда, от ужаса. А она тоже смутилась, говорит: «Тебе ехать пора, правда? Твоя мама мне ночью звонила, я сказала, что ты на автобус опоздал, но утром сразу приедешь. Автобус через двадцать минут, как раз доберешься. Или позавтракаешь сначала?» Я головой помотал и попятился. Смотрю на нее и думаю: какая она… немолодая! Вчера вечером была молодая, а сегодня утром… Она говорит: «У тебя деньги-то на автобус есть?»
У меня были, конечно, деньги, не помню, сколько это тогда стоило, десять рублей или что-то такое, но я почему-то покачал головой вместо того, чтобы кивнуть. Тогда она из кармана халата достала пятьдесят рублей и мне дала: мельче нету, говорит, ну ничего, пригодятся. Я взял деньги, кивнул и пошел, а она мне вслед смотрела. Я пошел с этой полусотней… и мне вдруг так хорошо стало! Я был счастлив! Тут как-то все смешалось, я не могу понять, как-то все стало прекрасно. И никакого стыда я не чувствовал. И то, что она ровесница моей мамы, а может, даже старше, мне было все равно. И то, что у нас было это самое, а я не помню ничего… Это все было особенно, прекрасно, я не знаю, как объяснить. Я стал каким-то высоким, я точно помню, что шел там по тропке между двумя заборами и чувствовал себя каким-то очень большим, эти заборы были раньше надо мной, а теперь я оказался как будто с ними вровень! Это было почти как оргазм, только на сей раз я все четко чувствовал и осознавал.
– То есть это блаженное состояние вас посетило после того, как вы взяли деньги, я правильно понял?
– Ну да… получается так.
– И с тех пор… вы с ней потом виделись?
– Нет. Мама заболела, ее положили в больницу, я устроился на работу в трамвайное депо. Ну, знаете, чистить рельсы, выпалывать сорняки на путях, всякое такое. Потом мы с мамой поняли, что с деньгами плохо и будет еще хуже, надо дачу продавать. На эти деньги мы кое-как дотянули до окончания школы, потом я устроился в стриптиз. Я раньше занимался бальными танцами, потом увлекся эстрадными, потом пошел в стриптизеры… меня это страшно влекло. Я заводился не знаю как, начиная раздеваться перед зеркалом или на публике. Ну и постепенно стал профессионалом, начал хорошо зарабатывать.
– А после того случая, как ваши отношения с женщинами складывались?
– Да совершенно никак. У меня ни подруги не было, никого. Я вообще девушек в упор не видел. Не в том смысле, что меня тянуло к парням, нет, конечно.
– А к взрослым женщинам?
– Тоже нет. Меня к ним и сейчас не тянет.
– То есть?
– Ну говорю же, я могу только за деньги. Я с ними отдаленно вспоминаю то ощущение… как шел с полусотней в кармане между двумя заборами… необыкновенно. Тогда все получается, что надо.
– Что надо или что хотите?
– Да ничего я не хочу и никого. Я ее хочу. Только ее. Может, она ведьма какая-то была? Она меня приворожила, понимаете? Как отравила! Она мне всю жизнь изломала, она меня маньяком сделала. Потому что, если честно… не только в деньгах дело! Я на ней помешан, вы что, еще не поняли? Дело совсем не в деньгах, то есть и в них… Я не знаю, я запутался! Я ее ненавижу. Представляю, что я с ней, а не с какой-то другой женщиной, но что я не просто с ней трахаюсь, а душу ее, бью, убиваю. И тогда возбуждаюсь. И у меня все отлично получается с другими. Они меня потом боятся… а ведь я не их – я ее хочу… убить ее хочу. Думаю, что если я ее убью, то освобожусь от нее.
Алёна подошла к адресному бюро по противоположной стороне Рождественской улицы и какое-то время постояла в тени разросшейся, набухшей, но еще не расцветшей бузины, глядя то на пустое крыльцо, то в сторону «Барбариса». Шли оттуда какие-то люди, но никто не сворачивал под арку, где находился вход в адресное бюро, никто не вертел головой, разыскивая писательницу, готовую выложить сто баксов за непроверенные сведения черт знает о чем…
«Вообще интересный поворот сюжета, – подумала она. – Надо будет обязательно написать про все это. Вот как героиня тут стоит и ждет какой-то суперважной информации…»
Последние девять лет, с тех пор, как она только и делала, что писала романчики, Алёна привыкла относиться к жизни утилитарно и не пренебрегать теми подарками, которые сами шли в руки. Каждый писатель знает, что сюжет – это необъезженный, неприрученный, дикий конь. Столько раз свалишься с седла, столько синяков и шишек заполучишь, пытаясь заставить его пуститься ровной рысью, или галопом, или шагом пойти – в зависимости от жанра… Да еще он то и дело норовит забрести куда-нибудь, станет там, упрется – и никак не вернешь его на нужную дорогу! Или ускачет невесть куда – только его и видели! Приходится нового приручать, объезжать… А иногда и сама не знаешь, куда своего резвого скакуна направить. Поэтому постепенно обучаешься не пренебрегать ни одной тропкой, какую указывает тебе судьба. И если фантазия берет кратковременный отпуск – в ход идут даже самые незначительные события из твоей собственной жизни, которые можно преподнести соответствующим образом – и сделать из тихого и мирного их течения таки-ие скачки с препятствиями, такие гонки по вертикальной стене, что читатель только ахать будет, приговаривая: «Да неужто это и в самом деле с ней происходило? Неужели она и с этим, и с тем, и с ним?.. И с балкона она прыгала, и похищали ее, и связанной держали, и стреляли в нее – недолет! перелет! – и такая она умная, что все загадки щелкает как орешки! И денег куры не клюют – запросто готова красивому парнишке сто баксов за час дать. Ну это хоть ладно, а сто баксов за невесть что, за какой-то слух… круто! Ох и житуха у них, у этих писательниц!..»
Да, у них – житуха. И тщеславие – их любимый грех.
Стоп! Кто-то вышел на крыльцо из дверей адресного бюро! Парень среднего роста с рыжими волосами. Стоит, озирается. Как будто кого-то ждет…
Ну, кого-кого? Писательницу Алёну Дмитриеву, понятное дело.
Это не Игорь, слава те, господи. Но что-то знакомое чудится в этих рыжих, ежиком стриженных волосах, по сравнению с которыми особенно яркой кажется джинсовая рубашка.
Ох ты! Да ведь этого парня Алёна видела вышедшим из кабинета Жанны буквально полчаса назад!
Вот, значит, кто ей звонил. Ну, теперь всё ясно. Неясно только, каким образом он узнал насчет «удовольствия».
Да батюшки мои, чего ж проще? Наверное, этот парень знаком с Игорем, ну, тот ему и сказал. Всем уже небось разболтал, всему «Барбарису», на какие безумства ради него готова по уши влюбленная писательница!
А, ладно! Забыть про этого красивого придурка, и чем скорей, тем лучше. Сейчас на повестке дня стоит куда более важный вопрос.
Подойти к рыжему? Или нет? Можно ведь плюнуть на все это дело…