Крылья голубки
Шрифт:
Несмотря на его натиск, она не отвечала сразу, а потом заговорила холодно и отчетливо:
– Он ничего дурного о тебе не думает. Он всего лишь хочет быть любезным.
– Тогда он просто осел! И как ты намеревалась наладить отношения между нами? – полюбопытствовал отец. – Если он уже теперь беспомощен и невыносим? Есть хорошие и дурные ослы, но твой явно относится ко второй категории. К счастью, твоя тетя в таких людях отлично разбирается, и я ее суждениям полностью доверяю, как уже сказал раньше. Усвой раз и навсегда: я не желаю больше слышать ни о ком, кого она не одобряет, – заявил он. – Если же ты намерена игнорировать и ее и мое мнение…
– И что тогда, папа?
– Ну, мое милое дитя, полагаю, незначительность моего мнения не помешает мне заметить, что тебе придется сильно сожалеть о своем выборе.
Она выдержала паузу, довольно тяжелую, словно взвешивая всю степень грозящей опасности, а потом сказала:
– Если я не поступлю таким образом, то уж точно не из-за того, что испугалась тебя.
– О, в таком случае, – бросил он ей в лицо, – тебе потребуется немало отваги!
– Значит, ты ничего для меня не сделаешь?
Его ответ был написан у него на лице, и крах слабой надежды в душе Кейт усугублялся воспоминанием об ужасной лестнице, которую она преодолела по пути сюда, и о странном запахе, наполняющем ее.
– Я никогда не обещал делать ничего, что выходило бы за рамки прямых обязанностей. Я дал тебе ясный и весьма ценный совет… – И вдруг в нем словно сорвалась
Потому что он никак не мог простить ей намерение разделить скудное материнское наследство с Марианной. Она должна была поделиться с ним.
После смерти матери она переехала к миссис Лаудер – это потребовало от нее усилий, напряжения и боли, которую она чувствовала до сих пор и которая не давала ей ничего забыть. Но другого выхода не было, у нее не было денег – лишь неоплаченные счета, скопившиеся толстой стопкой за время роковой болезни хозяйки, да еще указание, что продавать ничего нельзя, так как все в доме принадлежит «домовладению». Как такое могло случиться, для нее оставалось загадкой, причем отвратительной; несколько недель Кейт казалось, что Марианна с детьми постоянно наблюдают за ней, потому что претендуют на скудные мелочи, принадлежавшие покойной матери. Подумать только: зачем ей все это? На самом деле она хотела лишь одного – отказаться от всего наследства, и она, несомненно, сделала бы это, если бы не решительное вмешательство тети Мод. Вмешательство это было не только решительным, но и весьма масштабным. Как бы то ни было, к исходу зимы она совершенно не понимала, что делать дальше. Ей не впервые приходилось смиряться с мрачной иронией обстоятельств – и всегда в таких случаях окружающие по-своему толковали ее поведение. Как правило, она в итоге уступала их воле – проще всего было соответствовать чьим-то ожиданиям и представлениям.
Высокий, величественный и откровенно богатый дом на Ланкастер-гейт, напротив парка в Южном Кенсингтоне, с детства казался ей самой дальней границей ее мира. Он располагался дальше всего, что входило в весьма ограниченный и компактный круг ее жизни; и путь туда был отмечен впечатляющими видами, обширными и обескураживающими. Все вращалось вокруг Кромвель-роуд или, в крайнем случае, в ближайших частях Кенсингтонского сада. Миссис Лаудер была единственной ее «настоящей» тетей – не женой дяди, а кровной родственницей; она была рядом с давних пор, все эти наполненные несчастьем годы, она не была просто родственницей – она всегда была для Кейт особенной. Резиденция тети поражала молодое поколение Кроев не только как знак статуса владелицы, но и как свидетельство достатка, на который им самим рассчитывать не приходилось. Когда Кейт думала о прошлом, она не могла представить другую тетю Мод, и это несмотря на то, что о многом другом она легко фантазировала и представляла, как бы все могло пойти иначе. Она спрашивала себя: как же все они жили так долго в холодной тени этой Ультима Туле? Могли ли они освободиться от нее? Что из незыблемого уклада их жизни могло измениться, если бы миссис Лаудер невзлюбила их, а ведь она, вероятно, питала к ним именно это чувство. Они замечали, что порой ей приходилось преодолевать отвращение в первое мгновение встречи, когда она в очередной раз приглашала их к себе; теперь было понятно, что тетя поддерживала отношения только для того, чтобы ее сестра испытывала непрестанную обиду и сокрушение о своей участи. Эта сестра, несчастная миссис Крой, как знала ее дочь, всегда переживала унижение, а потому внушила дочерям и сыновьям особый взгляд на процветающую родственницу, нечто вроде благоговейного трепета. Тетя Мод видела это, когда племянники приходили в ее дом – как им самим казалось, слишком часто. Со временем Кейт начала догадываться, что и тетя не слишком стремилась видеть их. То немногое, что она им предлагала, вызывало внутреннее сопротивление, конечно, никогда не выражавшееся открыто. Проявления ее внимания ранили племянников, потому что никогда не достигали цели.
Из высокого южного окна, выходившего на парк, юная леди могла заметить много нового – очень много (хотя кое-что из этого было ей давно знакомо, только в другом ракурсе), так что жизнь день ото дня являлась ей в непривычном виде, и сама она чувствовала себя чужой в этом мире. Она была уже взрослой – двадцать пять лет представлялись ей весьма солидным возрастом, слишком солидным, чтобы менять представления об окружающем, – и теперь она относилась к миру с легким сожалением, прежде ей неизвестным. Мир отличался – к лучшему или к худшему – от того, о котором она кое-что читала, и ей казалось, что годы ее жизни были потрачены впустую. Если бы она раньше догадалась, она бы давно начала готовиться к встрече с этим миром. Каждый день она делала открытия, узнавала что-то новое о себе и других людях. И кое-что вызывало ее особый интерес и даже тревогу. Предметы и детали говорили ей о том, чего она прежде не замечала. Со стыдом она признавала, что, в отличие от прежних представлений, жизнь напоминала «готовое платье», искусно отделанное лентами и кружевом, бархатом и шелком. Все эти впечатления приносили ей немалое удовольствие. Ей нравились очаровательные комнаты, в которых поселила ее тетя; прежде у нее никогда не было такого чудесного жилья; но ее смущало подозрение, что тетя не была вполне искренна в отношении к ней. Родственница была поразительно щедра к девушке. Плоды этой щедрости племянница ощущала повседневно, с утра до ночи; но, как ни странно, подопечная лишь становилась более скованной и закрытой.
Еще одним открытием стало для девушки то, что дом на Лексэм-гарденз, несмотря на неустанные заботы миссис Лаудер, оставался мрачным, словно в нем обитали привидения. Всю зиму Кейт присматривалась к обстановке и укладу жизни, особенно когда оставалась одна, а это случалось часто, так как траур давал ей основания соблюдать некоторую изоляцию от других; именно уединение позволяло ей замечать прежде скрытое от глаз. Впечатлительная девушка всегда чувствовала незримое присутствие тети Мод, сидевшей этажом ниже, довольно далеко. Она напряженно вслушивалась в призрачные звуки, она могла сказать, когда на другом этаже разводили сумрачным декабрьским вечером огонь в очаге. Она замечала и знала так много, что это знание начинало завораживать ее, связывать с этим домом; она словно стала его частью – деталью интерьера между небольшой, обтянутой шелком софой у камина и огромной серой картой Миддлсекса на стене. По дороге в свои комнаты она отмечала все новые мелочи, многие из них находились очень высоко, и впечатление от них напоминало отдаленный рокот выстрелов над цитаделью. Она почти с удовольствием вспоминала о неделях, заполненных волнением и испытаниями: потерей матери, расставанием с отцом, напряжением в отношениях с сестрой, утратой перспектив и неопределенностью будущего, в особенности признанием факта, что, если она не будет вести себя, как говорится, достойно, то есть делать то, что велят другие, она моментально останется без средств к существованию. Она считала, что имеет право грустить и искать уединения, чувствуя, что это придает ей некоторую власть над ситуацией. Она оттягивала момент окончательной уступки – хотя не могла отчетливо сказать, в чем именно намерена уступить: будет ли это полная сдача позиций (иногда она именно так и представляла будущее) и безграничное подчинение личности тети Мод? Именно благодаря этой личности тетя Мод проявляла щедрость и оказывала влияние, создавая неясную, но ощутимую атмосферу вокруг себя – величественную и загадочную. Смутное и ясное в ее образе удачно сочеталось, скрепленное железной волей и твердой решимостью. Кейт отлично понимала характер тети и в первые дни чувствовала себя беспомощным ребенком, однако со временем освоилась; теперь ей представлялось, что рано или поздно придется войти в клетку ко львице – именно так воспринимала она теперь родственницу.
Клеткой была личная комната тети Мод, а ее кабинет, ее счетная контора – полем сражения и сценой представления; это место действия располагалось на первом этаже и выходило в главный зал, так что девушка видела ведущую туда дверь каждый раз, входя в дом и покидая его, словно это была таможня или застава. Львица ждала – это было совершенно ясно; она наблюдала за лакомым кусочком, который всегда был в поле зрения. Львица обладала даром эффектно подавать себя и разыгрывать представление – в клетке или за ее пределами; величественная, великолепная, яркая, сияющая, в непременном атласе, сверкающих драгоценностях, с блеском агатовых глаз и черных, как вороново крыло, волос, оттенявших изумительный цвет лица – фарфорово-белый, с богатым теплым оттенком на мягких контурах лица и шеи. На ее взгляд, племянница носила слишком скромное имя, была необщительна, но обликом напоминала фигуру Британии на Маркет-плейс – не хватало только пера за ухом и шлема, щита, трезубца и книги. Однако неправильно было бы полагать, что сила, с которой предстояло столкнуться, соответствовала этому простому образу; племянница была образованна, так что едва ли следовало доверять слишком очевидным аналогиям. Та часть Британии, которую можно назвать торжествующим мещанством, со всеми плюмажами и шлейфами, фантастической мебелью и тяжелым корпусом, фальшивым величием ее вкуса и вычурной речью, могла быть обескураживающе и опасно обманчивой. Эта часть была сложной и хрупкой Британией, страстной и практичной, с нелепым ридикюлем предрассудков и глубоким карманом, набитым монетами, на которых отчеканен ее образ – тот самый, что известен всему миру. Короче говоря, за агрессивно-оборонительной позицией скрывалась немалая мудрость. На деле, как мы уже дали понять ранее, осаждающая сторона – то есть юная леди – в столкновении с цитаделью вынуждена была постоянно думать об объекте осады, а что отличало ее от других, так это отсутствие щепетильности и морали. Так что молчаливая подготовка и наблюдения позволили Кейт выстроить общую картину: она присмотрелась к тете, оценила возможные угрозы; она затаилась и искала способ взаимодействия со старшей родственницей, занимавшей позицию на первом этаже, оценила военные и дипломатические подходы и варианты маневров. В конце концов, что может быть опаснее жизни в Лондоне? Миссис Лаудер была для нее воплощением Лондона – самой жизни с громом осады и жаром схватки. Но оставалось то, чего опасалась наша Британия, а вот тетя Мод не боялась ничего – как выяснилось, даже неприятных тем.
Кейт собирала и запоминала все эти наблюдения и оценки, не делилась ими даже с Марианной, которая заходила довольно часто и пыталась расспрашивать ее обо всем, что происходит в доме. Одна из причин подобной скрытности заключалась в том, что решающий разговор с тетей Мод приближался и девушка хотела сохранить относительную свободу в переговорах и не хотела, чтобы старшая родственница заранее о чем-то догадалась. Самым трудным в ее положении было то, что беседы с сестрой подрывали уверенность, лишали ее отваги, связывали руки, усиливая чувство одиночества из-за угрозы разрыва последних кровных связей с родными людьми. Теперь она лицом к лицу встала перед необходимостью оценить важность родства, и процесс, начатый смертью матери, приближался к кульминации. Ускользающий, ненадежный отец, бескомпромиссная и склонная к моральному шантажу тетка, обделенные средствами племянники и племянницы составляли своего рода хор, дополнявший и усиливавший главную партию отношений с сестрой. Обдумывая свое положение и присматриваясь к Марианне, она вынуждена была разобраться с природой кровного родства. В прежние времена мерой оценки было чувство долга, но те дни миновали, она словно родилась заново; прежде она думала, что Марианна необычайно хороша собой, никто не сравнится с ней в очаровании, уме, так что она заслуживает безграничного счастья и успеха. Но теперь по многим причинам изменились ключевые установки. Сейчас сестра не казалась ей такой красавицей, да и оснований считать ее особенно умной больше не было; разочарованная, деморализованная, переживающая свою несчастную судьбу, недовольная, она выглядела старшим подобием Кейт. И это побуждало саму Кейт что-то предпринять, изменить свое положение; в неуютном Челси, в маленьком домике, за который можно было платить невысокую ренту, сестра ощущала себя как в ловушке. И Кейт внезапно поняла, насколько эгоистичным выглядит разочарованный человек; она удивлялась тому, что Марианна принимала как нечто само собой разумеющееся вторичность, ограниченность жизни. Скромное существование в домике в Челси, моральные принципы, сдерживающие любые попытки перемен, – все, что ей оставалось. Люди слишком много требуют друг от друга и даже не замечают, как поглощают чужую жизнь. Они делают это автоматически и без особого удовольствия.
Она не находила больше оправдания неудачам и неудобствам, никто не должен поддаваться им и привыкать. Всегда есть нечто большее, чем ты сам, следовательно, нельзя смиряться с обстоятельствами. Однако она никогда не давала Марианне почувствовать все это, Марианна не знала, о чем думала ее сестра. Кейт не считала это лицемерием, скорее, она лицемерила бездумно, так как держала в себе все новые мысли, считая, что они касаются только ее лично. Но самой сокровенной тайной было чувство, с которым она наблюдала, как сестра не упускает малейшей возможности продемонстрировать тете послушание; именно это показывало, насколько бедным можно стать, когда слишком много значения придаешь отсутствию богатства. Тетя Мод действовала через Кейт, используя ее как инструмент и не считаясь с ее мнением. Кейт мысленно уже сожгла корабли, и это могло пойти на пользу Марианне, а стремление Марианны извлечь хоть какую-то прибыль доходило до потери лица; в конце концов это помогало Кейт сдерживаться – если ей вообще нужны были оправдания для этого. Кейт была сдержанной за обеих, от этого она становилась более эгоистичной и предпочитала соответствовать идеалу поведения – и это тоже было своего рода эгоизмом, но ей не надо было собирать крошки с чужого стола, чтобы прокормить четверых детей. Недовольство миссис Лаудер браком старшей племянницы с мистером Кондрипом было только частью проблемы; хуже было бестолковое поведение самого мистера Кондрипа, священника в жалком приходе в пригороде, предпочитавшего вести едва ли не святую жизнь, вызывавшую бесконечный поток критики. Кроме благочестия, похвалиться ему было нечем, нечего предъявить широкому миру, он не обладал достаточным воображением, чтобы найти способы обеспечить семью или составить хоть какое-то состояние. Тетя Мод негодовала, она находила выбор такого образа жизни огромной ошибкой. Она была не склонна прощать и признавала единственный подход: взгляд сверху вниз, как на отверженных, которыми были в данном случае недостойные родственники. Среди двух мрачных церемоний, которые она ставила на одну доску, венчания и погребения, она сочла нужным посетить лишь последнюю, после которой послала Марианне довольно щедрый чек; но и это было не проявлением личной заботы, а соблюдением приличий. Она не одобряла шумных детей, у которых не было никаких перспектив; она не одобряла вдовью скорбь, от которой никакого толку; и единственное, что она мысленно позволяла Марианне, – это бесконечное чувство вины и печаль. Кейт Крой отлично помнила, как по-своему переживала сходные чувства их мать, считая выбор Марианны откровенным провалом и ударом по всей их маленькой семье; в этом их мать оказалась согласна со своей благополучной сестрой. И если такие чувства могут объединять, не следует ли Кейт категорически отсечь столь жестокую гордость? Полученный урок оказался болезненным для юной леди, и особенно остро она переживала его на следующий день после разговора с отцом.