Крылья огня
Шрифт:
В ее фигуре угадывались красота и сила, достоинство и любовь. И теплота. Женщина, которая могла многое подарить. Ей было что дарить своим близким. Несмотря на то что она потеряла трех мужей и двоих детей, она ни разу не оступилась. Даже в смерти она оставалась столпом жизни…
Ратлидж коснулся холодной мраморной щеки и почти рассердился на себя, чувствуя на ладони ее тепло. Он ведь прекрасно понимал, что идущее от Розамунды тепло – всего лишь иллюзия.
На стене слева от него висело несколько табличек. Одна в память Стивена, между табличкой с именем его отца и тонкой колонной, которая поддерживала часовню. На мемориальной табличке Стивена Ратлидж увидел даты жизни, гербы Тревельянов
Некоторое время он смотрел на них, жалея, что не может дотянуться до них – живых. Да, они недоступны… если не считать стихов Оливии. Вытянув руку, Ратлидж снова приложил ладонь к мрамору, увидел отражение своей руки на фоне надписей, словно в черном зеркале. Длинные пальцы, сильная ладонь. Рука его, не чужая.
– Это была ты, Оливия? Или Николас? – спросил он вслух. – Или вы не виноваты?
«…не виноваты», – ответило эхо.
– Кто был твоим любовником? Кормак?
Эхо подхватило вопрос и ответило:
«Кормак…»
– А кто такой гончий пес Гавриила?
«…риила…»
– Ты знаешь, кто он? Если так, где мне искать ответ?
«…ответ…»
– Он в твоих бумагах или в твоих стихах?
«…стихах…»
Ратлидж подошел к тому месту, откуда мог коснуться таблички с именем Николаса, стараясь не обращать внимания на голос Хэмиша, который считал разговор с мертвецами ворожбой. Хэмиш приказывал ему не лезть в такие дела, не тревожить покой усопших.
«С тобой я ведь постоянно беседую. Так какая разница?» – мысленно ответил ему Ратлидж.
Через миг он спросил сверкающую черную табличку с именем Николаса:
– Убийцей был ты? Оливия защищала тебя?
Но, сделав всего шаг, он нарушил странную акустику часовни, и эхо уже не ответило ему. Он слышал только свое дыхание. Как будто даже в смерти Николас умел молчать.
Глава 20
Вернувшись в гостиницу, Ратлидж наскоро поел за угловым столиком. Он прихватил найденную в общем зале старую книгу, так как не хотел, чтобы Траск или другие постояльцы приставали к нему с разговорами. Но в такой ранний час в ресторане, кроме него, никого не было. Попросив кофейник и чашку, он поднялся к себе в комнату и снова взял томики стихов.
Они как будто содержали больше вопросов, чем ответов, но Ратлидж подумал: возможно, сомнения зарождаются в его голове, а не в строчках, которые он перечитывал снова и снова.
В последнем сборнике, «Люцифер», почти не чувствовалось лиризма Китса; там было больше мильтоновской силы. Перед ним были зрелые стихи; их автор считал жизнь и смерть одним целым: взлетом из тьмы и возвращением в нее, коротким, ярким, славным промежутком, который часто портят недоверие и неспособность учиться.
Он нашел стихи, смутившие покой инспектора Харви, и быстро прочел их. Харви не запомнил название. Как ни странно, стихотворение называлось «Неудача». Ратлидж задумался, а потом продолжил читать.
Вскоре он наткнулся на другое стихотворение – «Ева». На первый взгляд речь в нем шла о древе познания, с которого Ева сорвала яблоко. Съев его, она увидела жизнь такой, как она есть, и лишилась блаженства.
Однако на стихотворение можно было взглянуть и по-другому. Оно показалось Ратлиджу не просто плодом фантазии, но воспоминанием девочки, неожиданно и трагически потерявшей самого близкого человека – сестру-близнеца. Он ни за что не заметил бы скрытого смысла, если бы предварительно не изучил историю
Отрицала, что произошло убийство? Отказывалась поверить своим глазам?
Правда, Анна погибла первой. И в то время все они были детьми. Что бы в тот страшный день ни увидела Оливия, как бы она ни испугалась, в таком нежном возрасте она не готова была столкнуться с убийством. Злобу и жестокость она бы еще поняла; дети часто бывают жестокими. Осознание убийства придет потом, позже. Какое-то время Оливии предстояло жить, подавляя горе.
Ратлидж совершенно забыл, что хотел полюбоваться закатом; он забыл о том, что в чашке остывает кофе. Его разум сосредоточился на словах, напечатанных мелким шрифтом на бумаге с водяными знаками. Спустя какое-то время он продолжил чтение.
Через несколько страниц, когда он почти убедил себя в том, что его толкование «Евы» субъективно и ничего не доказывает, он прочитал еще одну часть горестной симфонии.
Стихотворение называлось «Блудный сын». На первый взгляд речь в нем шла о младшем сыне, который покинул дом, забрав с собой свою долю наследства, а ухаживать за стариком отцом предоставил старшим братьям. Жизнь немилосердно обошлась с ним, и он вернулся домой, ожидая, что будет рабом в отцовском имении, но к нему отнеслись как к потерянному и найденному мальчику, каким он был.
Ричард!
Кто еще мог оказаться блудным сыном? Значит, Ричард еще жив?! Нет, невозможно! И все же он представляет угрозу для братьев, потому что его труп так и не нашли. Им придется всю жизнь гадать, что с ним случилось. И ждать, что однажды он вернется домой.
Ратлидж снова задумался.
Второе убийство.
Поиски велись долго и тщательно, но никаких следов мальчика найти так и не удалось. Его приметы разослали во все соседние города, допросили цыган и бродяг, перевернули все вверх дном на фермах, стоящих у края пустоши. Он сам, читая сообщения о поисках и окончательный вердикт, пришел к выводу, что мальчика убили, а труп спрятали. Если нет трупа, нельзя говорить и о смерти при подозрительных обстоятельствах. Но что, если все ошибались?
Что, если кто-то ловко инсценировал несчастный случай? Мальчик мог утонуть, упасть, играть в прятки и свалиться головой вниз в старую шахту… Или его могли сбить с ног и затоптать дикие пони. Вариантов не счесть. А потом…
Тело кто-то нашел – не большой поисковый отряд, а один человек. Человек, который почему-то знал или догадывался, кто инсценировал гибель ребенка. Человек, который понимал, что гибель Ричарда – сама по себе невозвратная потеря – представляет угрозу для его убийцы. Неизвестный забрал труп ночью, пока поисковый отряд рыскал по пустоши и болотам, и унес его туда, где его никогда не найдут. Своими действиями неизвестный спутал карты убийце. Поселил в нем сомнение, беспокойство. А позже тот же самый неизвестный закопал на пустоши одежду мальчика – в другом месте, не там, где лежало тело. Он поступил так на тот случай, если недоумевающий убийца вернется и попробует сам отыскать ребенка, которого непременно должны были найти поисковые отряды…