«Крым»
Шрифт:
– А хочешь, я тебя изобью? – спрашивал рассказчицу мастеровой, приходя почему-то в бешенство.
– Ну, уж это не хочешь ли вот чего? – в свою очередь, спросила рассказчица, показывая кукиш.
– Уйди, барин! – шумел на Восходящее Солнце Андрей Ильич. – Не твое здесь место.
– Как ты смеешь так говорить со мной?
– Так! Не мешай – вот и все тут.
– А как я тепеиця с гусалем по нацалю зиля, – раздавался картавый, охрипший голос из другого угла, – холясо тогда биля! Ми с гусалем в обцество еззивали, а в обцестве, биваля, цай-то с сейебъяними лезецкамп подавайся.
– Што же ты, братец ты мой, смотрел на него! – толкуют между собою два подозрительных персонажа. – Ты бы часы-то у него и чирикнул.
– Чего-чего не делал. Уж и пил-то я с ним вместе, и обнимался-то. Ничего не поделал, потому из наших никого не было, – кому передашь?
– Эх ты! Кому передать – спрашивает. В любой уголок положи, – не скоро найдут.
– Не сдогадался.
– А я, однава дихнуть! – выкрикивал картавый голос, – сказю, биваля, гусаеву деньсику: сьюзи мне, Семен! Не посьюсяться он меня не смей тогда, потому от баина пьиказание такое быя ему, стобы он меня все явно как баиню съюсяйся.
– Ах ты, шкура! – кричит слушатель. – Што ж, Семен всегда тебя слушался?
– Всегда, ей-богу, всегда! Тойко тогда усь, как гусай уехай, и как у него за фатею впеёд за два месяца зпъяцено быя, я на той фатее и остаясь зить. Думаю, зачем даем деньгам пъяпадать? Тут Семен без баина-то и вздумай меня пъягонять. Ах ты, гаваю, халюй язнесцястний! Как ты смеесь меня пъягонять? А он меня взяй да по сее. Я и усья.
И картавый голос в этом месте своего рассказа перешел в слезные тоны.
– Што же ты плачешь-то, глупая? Ты вот выпей лучше.
– Нет! Не хоцю я пить. Я тебе пьямо сказю: я без гусая зить не могу…
– Ах ты, чудище морское. Нализалась, и жить не могу, кричит…
– Не бей ее! Слышишь ты, Андрей Ильич, не тронь ее! – умоляло Восходящее Солнце заезжего донца, который колотил старостиху.
– Не твоего ума это дело! – кричал рассвирепевший Андрей Ильич. – Як ней всей душой, а она с моим товарищем, на моих глазах, заигрывать принялась.
– Это ничего! – твердил оригинальный псевдоним. – Она исправится, ее только возвысить нужно.
– А вот я ее возвышу.
Восходящее Солнце попробовало было помешать Андрею Ильичу, но получило такой толчок, от которого завертелось кубарем.
– Я тебе говорю: пей! – приставал к картавому голосу какой-то мужчина.
– Я не буду пить! Я без гусая зить не могу! – слезно объяснял картавый голос грозному приказчику.
– Я с тебя дурь-то эфту собью! – с злостью рычит мужчина, и вслед за этими словами раздается звонкая пощечина.
– Бей, а не могу я зить без гусая… Там в обцестве-то сейебъяние лезецки подавались.
– За што ее бьешь? Што же, коли она, в самом деле, без своего полюбовника жить не согласна? – вмешивается какой-то угрюмый сапожник в засаленном фартуке.
– А тебе што за дело?
– А то, не дерись понапрасну.
– Ты што за учитель?
– Я учитель!
– Учитель?
– Учитель!
И заварилась каша.
– Черти! За что вы полощетесь? – кричит седовласый приказчик.
– А вот мы тебе покажем, как ругать нас! – отвечают молодцы, сообща накидываясь на приказчика.
За приказчика налетают половые, и вообще в этот трагический момент «Крым» сделался каким-то еще не записанным в истории царством, густо населенным, вместо обыкновенных живых существ, неслыханною руготнёю, многообразными потасовками и зуботычинами.
– Бежите за полицией! – командует приказчик половым, очевидно, проигрывающим битву.
– Убегём, братцы! Полица сейчас налетит! – кричит толпа, быстро направляясь к двери.
Восходящее Солнце и я отправляемся по ее следам.
Освеживший меня уличный воздух окончательно погасил Восходящее Солнце.
– Кто идет? – спрашивал нас соседний будочник.
– Табак! – почему-то отвечал будочнику сей многоуважаемый литератор, с заметным наслаждением расквашивая себе нос о тротуарную тумбу…
1862