Крымская лихорадка
Шрифт:
Носков снисходительно прищурился.
– А что же?
– Новое зло, еще более изощренное, от которого вообще никогда не освободиться. Нет, я не про вас лично. Хотя и о вас могу сказать. Вы, я вижу, чувствуете себя избавителем. Дай вам, конечно, Бог. Как говорил Бомарше, я верю в вашу справедливость, даже если вы представитель правосудия. Но боюсь, что ничего у вас не получится.
– Почему? – добродушно воскликнул Носков.
– Потому что вы, как и все в наше время, будете играть без правил.
Носков нахмурился:
– Назовите вашу фамилию и адрес.
Старик растерялся:
– Зачем вам?
– Надо.
– Ни к чему вам моя фамилия, а тем более адрес, – сказал старикан, вжимая голову в плечи.
Носков сказал добродушно:
– Отец, ну чего ты так испугался? Я просто хотел через какое-то время встретиться с тобой и продолжить наш разговор. И заодно хотел навести маленькую справедливость. Ты знаешь, кто я. А я-то не знаю, кто меня так чихвостит. Ты меня в чем-то подозреваешь, а я понять не могу, чего ты вдруг на меня обрушился. Ты кем раньше был, кем работал?
Старик ответил неожиданно резко:
– Я был судьей. Но вы меня не знаете, потому что я вышел на пенсию, когда вы только пришли в прокуратуру. Я – Поляков из судейской династии Поляковых, которых никто, ни один человек, не может обвинить в том, что мы пресмыкались перед властью или были инструментом в ее руках. Это невероятно, но это – факт. И не потому, что мы такие принципиальные или власть была очень правильной, а потому, что власть не могла обратиться к нам с недостойным предложением. И тем более не могла нам приказывать. Мы так держались, что нас стыдились даже самые бессовестные начальники. И поэтому я могу сказать тебе как человек, который никогда не пресмыкался перед советской властью. У нее было много пороков, даже слишком много. И с законом она часто была не в ладах. Но в одном ей трудно отказать – она умела держать порядок.
Старик перевел дыхание и продолжал, загибая пальцы:
– Власть заботилась о детях – это был порядок. Власть заботилась о стариках – это тоже был порядок. Власть следила, чтобы никто не становился слишком богатым. И не давала самым бедным и ленивым становиться нищими. Власть одной партии – это, как бы сейчас сказали, не здорово. Но и в этом заключался порядок. Партия стремилась оправдывать то, что она одна-единственная. И, наконец, был порядок в движении людей по ступенькам вверх и в наказании тех, кто был власти недостоин. А что сейчас? Вы хотели освободить говоруна из Фороса. Этим вы показали, что вы и он – люди одного сорта. Говорун разрушил основы нашего миропорядка вместо того, чтобы аккуратно их перестроить. Где гарантия, что вы не будете делать то же самое, если усядетесь в президентское кресло? Куда вы лезете, Олег Степанович? Откуда у вас эта уверенность, что у вас получится?
– Ты что, оракул? – прикрикнула на старика Клавдия Ивановна.
Старик ответил, держась одной рукой за сердце, а другой указывая пальцем на Носкова:
– Я не оракул, но я могу предсказать: то, что он будет делать, в лучшем случае понравится только вам, старым курицам. Вы вообще любите любую власть.
Старушки загалдели, и старикан начал протискиваться к выходу, а самые нервные бабульки тыкали ему в спину сухими кулачками.
– Погодите! – воскликнул Носков. – Пусть договорит.
Бабульки замерли, воцарилась тишина, и старик Поляков сказал:
– Я вас чую, молодой человек. Вы по натуре соблазнитель. Причем вам все равно, кого соблазнять: молодых или старых, женщин или мужчин. Главное для вас – чтобы вас любили. А все должно быть наоборот. Это правитель должен любить людей, а люди – платить за это черной неблагодарностью. Власть в нашей стране никогда не давала житья народу. Боюсь, что и вы не дадите.
– Я делаю вам официальное предложение, – сказал Носков. – Будьте моим советником, независимо от того, стану я президентом или нет.
– И платить будете? – спросила орденоносная бабулька.
– А как же?
Бабульки начали убеждать Полякова, чтобы не отказывался. Тот отбрыкивался. Потом задиристо сказал Носкову:
– Когда будет надобность, я к вам приду. И снова скажу все, что думаю. А для штатных советчиков я староват.
Глава 10
Женя сварила макароны, но не промыла их в дуршлаге прохладной водой, и они слиплись. К тому же в доме не оказалось сахара. Артем с гримасой отвращения отложил вилку.
– Гадость.
Девочка смерила его презрительным взглядом.
– Извините, сэр, но ничего другого нет. Между прочим, – добавила она, – мужчина в доме добытчик.
Артем глянул на нее с яростью подростка.
– Может, мне пойти украсть? Или кого-нибудь убить?
Женя посмотрела на него уничтожающе:
– Ну, что вы, сэр, не извольте беспокоиться.
Она поднялась из-за стола и пошла в свою комнату. Ее не было минут двадцать. За это время она наложила макияж, нацепила на себя старое платье матери, надела ее туфли. Артем с тревогой топтался в дверях. Он предчувствовал что-то недоброе. Когда Женя вышла, он обомлел: ей можно было дать все восемнадцать лет.
– Ты куда? – спросил осевшим голосом Артем.
– Отойди, ты меня достал! – сказала Женя, направляясь к выходу.
– Ты куда? – заорал Артем, загораживая собой дверь.
– Уйди с дороги. Ненавижу вас всех! – прошептала девочка.
Артем понял, куда собралась Женя. Она уже говорила ему, что лучше стать шлюхой, чем ходить полуголодной и одеваться в старье.
И у мальчика тоже началась истерика.
– Тогда я сброшусь! – закричал он.
И действительно побежал на балкон и перелез через перила.
После встречи с пенсионерами Лаврова зазвала Носкова и Яшина к себе на чай. Жила она в том же доме на шестом этаже. Войдя в квартиру, они услышали доносившийся с лоджии плачущий девчоночий голос.
– Тема, ну не сходи с ума! Дай руку. Ведь свалишься, сумасшедший. Господи, ну что мне делать? Ну, хорошо, я беру свои слова обратно. Беру!
Носков и Яшин вопросительно взглянули на Лаврову. Красивое лицо старушки стало жалким.
– Господи, за что мне это наказание, – прошептала она.