Крымские истории
Шрифт:
– О, господин Гольдберг, наши профессии с Вами схожи и сберечь святость там, где ты видишь всё несовершенство человеческой натуры – предательство, ложь, обман, корысть, поругание клятв и даже обетов пред Господом – о какой святости можно говорить в этом случае?
– Мы с Вами – страшные грешники, – заключил он и покровительственно похлопал Гольдберга по плечу, а затем, залпом, выпил полный фужер вина.
– О, памятный для меня портвейн красный, Ливадийский. Давно его не пробовал. Почти двадцать лет. Полагаю,
Гольдберг при этом даже поморщился:
– Для этого, господин писатель, мы и революцию делали, чтобы, так сказать, трудящиеся…
Француз красноречивым жестом обвёл богатое убранство дома председателя ЧК и откровенно засмеялся. Жена чекиста, увидев холодный и жёсткий блеск его очей при этом, как-то сжалась и вся побледнела.
Хозяин, после минутного замешательства, кинулся к писателю и, стараясь разрядить напряжённость, предложил:
– А может – коньяк? У нас есть замечательный, многолетней выдержки, коньяк.
– Да, – ответил француз, сегодня – лучше коньяк. Много коньяку. Мне, что-то уже очень давно, не было так интересно и так… весело. Благодарю Вас, господа,… за честь.
Коньяк приятно туманил голову хозяина и его именитого гостя.
Хозяйка же продолжала зябко кутаться в старинную шаль, при этом ещё больше бледнела и пребывала в полной растерянности.
Она словно силилась что-то вспомнить, но память о прошлом ускользала от её ослабевшего сознания и она, от этого, всё больше замыкалась в себе и боялась даже глаза поднять на гостя.
Наконец, пересилив себя, она выпила бокал своего любимого Алеатико, которому была верна всю жизнь, прожитую с председателем ЧК и только после этого стала с тревогой вглядываться в лицо писателя-француза.
Его не портил шрам, через всю правую щеку, к тому же он умело его маскировал аккуратной бородкой, усами, да длинные, с проседью, волосы – до плеч, придавали ему мужественность и какую-то гордую таинственность.
Он был очень учтив. Опережая хозяина, норовил ей подлить любимого вина в бокал и даже прокомментировал, взяв первый раз старинную бутылку в свои красивые руки:
– О, вино императрицы! Вам Ваши вожди – повернулся он к председателю ЧК – не поставят в вину эту… м… классовую неразборчивость?
Хозяин как-то вымученно улыбнулся и поспешил опрокинуть изрядный бокал коньяку из старинного бокала.
И только после основательного подкрепления всех – и хозяев, и их гостя выдержанным коньяком и марочными винами, разговор за столом обрёл многоплановый характер.
Они, а вернее – председатель ЧК и француз, так как хозяйка только их слушала, не задавая ни единого вопроса, обсудили положение в Европе, где в Германии уже шесть лет правил Гитлер и почти вся Европа была под его властью.
Гость и здесь удивил хозяина дома:
– А Ваше руководство понимает, что эти все европейские блиц-войны – всего лишь камуфляж? Главная цель Гитлера – Россия. И попомните моё слово, этот час близится и война уже стоит на пороге Вашей страны.
С какой-то грустью в голосе, продолжил:
– Только Россия мешает Гитлеру установить мировое господство, других сил, способных его сдержать, в мире просто нет.
Помолчав, не отводя своего пристального взгляда от лица председателя ЧК и словно решившись на что-то крайне важное для себя самого, заключил:
– И в России он будет преследовать совершенно иные цели, нежели при оккупации европейских государств. Если там он не порушил основ государственного устройства, а только ограничил суверенитет и обложил эти государства контрибуциями, то в России будет стоять вопрос об уничтожении государственности, независимости, более того – культуры, что самое главное.
Хозяин дома сидел в страшном напряжении и словно оцепенел:
«Что это? Провокация? Тайный умысел? Как себя вести в этом случае?».
И гость это почувствовал. Выпив ещё изрядную рюмку коньяку, он, прямо и открыто, посмотрев в глаза председателю ЧК, сказал:
– Господин Гольдберг, не думайте, что мне Россия менее дорога, нежели Вам. Все мои корни и все истоки – здесь, в России.
Больше они на эту рискованную тему на протяжении всего вечера не говорили.
Без каких-либо усилий гость перешёл к заинтересованным расспросам и обсуждению проблем советской и французской литературы. При этом он легко переходил с французского языка – на русский, удивил хозяина дома глубокими познаниями в этой области.
Особенно высоко оценивал он творчество Михаила Шолохова, уже проявившего себя молодого Константина Симонова, Суркова, Тихонова, хорошо знал творчество Алексея Толстого, Куприна, Бунина, неожиданно смело и критично говорил о Пастернаке и Мандельштаме, цитировал многие стихи Есенина, Анны Ахматовой.
Не обошли они и тему гражданской войны. Председатель ЧК заметил, как заледенели при этом глаза его собеседника, а правая рука, непроизвольно, в горячие минуты спора, несколько раз даже опускалась на то место, где военный профессионал безошибочно находит эфес шашки.
– А Вы, простите, – подал голос хозяин дома, – в гражданскую – были у нас в России?
И как-то вымученно улыбнувшись – довершил тихо и вкрадчиво:
– Ваши романы словно родились здесь, на русской земле. Вы проявляете такую завидную осведомлённость в описании сцен битв, нравов, демонстрируете блестящее знание расстановки политических сил, на страницах Ваших книг оживают образы вождей белого движения, они у Вас – столь реалистичны, что я вижу пред собой Деникина, Врангеля.
И уже категорично, словно своему подчинённому, заключил: