Ксенофобы и подкалыватели
Шрифт:
Двадцатичетырёхлетний Мика издал поистине старческий вздох.
– К тем же словам в устах другого человека я бы отнёсся с гораздо большим сомнением, – честно признался он. – Но я преодолею отвращение и прислушаюсь к твоим компетентным ксенофобским советам. Я постараюсь вытаскивать «спиттлер», как хороший парень в старых вестернах выхватывает из кобуры сорокапятикалиберный револьвер: превентивно и молниеносно.
– Вижу, молодой юноша, что ты находишься на верном пути к вечному забытью, – ёрнически одобрил Микино пустое бахвальство Васильев. – Помни, слегка недоношенный сын мой: всё течет крайне медленно – разумеется, кроме жизни. Лучше иметь семь футов под килем, чем семь футов грунта над головой, пусть даже пушистого и мягкого. В нашем грязном ксенофобском деле оптимистическая выходная ария всегда может обернуться трагическим минорным финалом, поэтому идя на рандеву с инопланетным неприятелем, уместно не только
Микина реакция на пафосный монолог старшего не только по возрасту товарища выразилась в унылом подхихикивании.
– Понимаешь, негуманоида я бы тоже порешил не задумываясь, а вот палить без предупреждения в человекоподобных тварей мне нужно подучиться, – доверительно сообщил он.
– Подучивайся быстрей! – буркнул Ольгерт и жадно припал губами к банке с соком. – Знаешь, как паршиво постоянно менять напарников? – переведя дух после трёх мощных глотков, вопросил он как пожаловался.
* * *
Здание Вольнореченского УВД располагалось на улице академика Павлова, подавляя своим мрачным видом не только прохожих, но и близлежащие строения. Недавно получивший звание полковника начальник убойного отдела голубоглазый гигант Богдан Свечка (рост более ста девяноста сантиметров) занимал соответствующий своим нестандартным габаритам вместительный кабинет на третьем этаже. Он восседал за массивным столом на фоне огромной карты быстро растущего в последние годы Вольнореченска и выглядел весьма внушительно и эффектно. Однако внешние эффекты давно уже не могли обмануть умудрённых горьким опытом вольнореченцев, ощущавших на собственной шкуре убийственную для обывателя крутую экспоненциальность роста всех видов преступлений. Свечка и его сторожевые псы не слишком остро переживали своё антикриминальное бессилие, усматривая главную причину неудач в борьбе с отнюдь не мифической гидрой преступности только лишь в излишней либеральности и псевдодемократичности укоренившихся в свободной экономической зоне традиций. Тщательное соблюдение прав отдельной личности бумерангом било по аналогичным правам других, не менее отдельных личностей, постепенно превратив аборигенов в равнодушных к чужому горю запуганных и замкнутых обывателей. Большинство жителей чувствовали себя беззащитными и одинокими в стрёмном городишке, кишащем чрезмерно расплодившимися, агрессивными по определению Хомо сапиенсами с пониженной, так сказать, «сапиенсностью» и социальной ответственностью. Как правило, психология любых аборигенов базируется – более того, круто замешивается – на элементарной ксенофобии, и в этом смысле не верящие слезам обитатели больно бьющего с носка Вольнореченска не являлись приятным исключением. Полковник Свечка не принадлежал к многочисленному отряду ярых и крайних или даже умеренных ксенофобарей, скромно колеблясь в такт флуктуациям собственного самосознания в довольно широкой зоне правее центра, то есть уверенно освоил амплуа правого полусреднего ксенофобаря, если воспользоваться популярной футбольной терминологией. В остальном же он мало чем отличался от типичного вольнореченца. Полному одиночеству в суровой жизни настоящего полковника не давали обосноваться двое разнополых жителей Вольнореченска: жена Эльжбета и мэр города Борис Глинка.
Супруга Свечки отличалась нестандартными половыми путями и чрезмерно весёлым нравом. Изучение царившего в её хорошенькой, но глуповатой головке беспорядка определённо заставило бы математика Рамсея подкорректировать свою знаменитую теорему о принципиальной недостижимости абсолютного хаоса. По этой части с Эльжбетой мог конкурировать только подчиненный её мужу убойный отдел, метко, хотя и чересчур заумно и не очень грамотно названный одним по-солдатски остроумным человеком «Меккой для непрофессионалов». В вопросах же половой активности за боевой подругой-сожительницей полковника Свечки не мог угнаться весь личный состав УВД. Однажды Эльжбете удалось уложить на себя даже по-медвежьи массивного Бориса Глинку, но это было в те далёкие времена, когда бессменный мэр Вольнореченска ещё умел переставлять подагрические ноги без какой-либо помощи постоянно трясущихся с похмелья рук.
Жизненная линия Бориса Глинки напоминала таковую переменного тока: периоды активного некомпетентного вмешательства в безнадёжно тухлые дела полиции вдруг сменялись у него периодами глубочайшего отвращения к доблестной, но малоэффективной работе стражей порядка, когда досточтимый мэр был не в состоянии определить не только координаты своего бренного тела, но и испытывал немалые затруднения в необходимом различении пространственных координат нужного чулана и, например, платяного шкафа. Населяющий Вольнореченск преимущественно маргинальный народ давным-давно махнул рукой на пропившего последние мозги царя-батюшку, пока относительно живого, но постоянно хватаемого мёртвыми, и покорно дрейфовал по жизни вместе с каким-то чудом не проваливающимся в тартарары стрёмным городком.
Попеременное общение Богдана Свечки с этими двумя человекоподобными особями не давало формального права считать его по-настоящему одиноким, но позволяло говорить о нём как о поставленном под дула двух пистолетов человеке, которого нажимающие на спусковые крючки убийцы напутствуют традиционной оптимистической филиппикой: «Самое главное, фраер, что помираешь не в одиночестве!» И Свечка постепенно помирал, хотя последняя филологическая связка применима для характеристики не только индивидуальных энтропийных процессов, протекающих в его некогда могучем организме, ибо каждый из нас, фраеров, обывателей и лохов, даже в менее жестоком, циничном и равнодушном, нежели центр силиконовой долины а ля рюсс, мире медленно, но верно и непрерывно умирает…
Свечка оттолкнулся от стола и развернулся на катающемся стуле лицом к карте города. Обозначенные на ней неблагополучные районы ассоциировались с безобразными метастазами, угрожающими в скором будущем слиться в омерзительную всепоглощающую раковую опухоль. Свечка знал, что многие другие российские города прекрасно существуют и в такой, казалось бы, нежизнеспособной форме, но продолжал тешить себя несбыточными надеждами и иллюзиями о невозможности образования в Вольнореченске неизбежного в этой форме устойчивого симбиоза между криминальными и властными структурами, каковой симбиоз смог бы обеспечить рыготную сытость обнаглевшим волкам при одновременной сохранности Панургова стада безмозглых баранов, намертво прикованных к своим скрипучим галерам.
Свечка обречённо вздохнул и закурил сигарету. За какие-то полтора-два года в городе лесным пожаром распространилась странная мода курить, казалось бы, навсегда забытые и вышедшие из употребления папиросы. Причиной этой неожиданной гримасы общественного сознания был, вероятно, популярный местный юродивый Кэба, ставший ещё более известным во время нашумевшей и до конца непонятной истории с пластическим хирургом Васнецовым. Многие куряки со стажем теперь и слышать не хотели о трубках, сигарах и сигаретах, но Свечка остался верен предмету первой любви, поразившей его не только в сердце, но и в лёгкие в возрасте четырнадцати лет. Выпущенное им сизое облако дыма на мгновение заволокло значительную часть обозначенных на карте города криминальных кварталов, намозоливших красные от хронического недосыпания ярко-голубые глаза полковника.
Несколько дней назад богатейшая криминальная полифония города пополнилась негромким треньканьем странного колокольчика. В полицию в большом количестве поступили заявления от женщин, обнаруживших на своих телах незначительные, но почему-то до икоты испугавшие их механические повреждения. Мнимые (?) потерпевшие в один голос утверждали, что получили порезы и уколы не при выполнении обычных домашних дел и приятных супружеских обязанностей, а вне дома – в магазинах, на улицах и в других многолюдных местах. Но как и при каких обстоятельствах – они и сами не могли понять. Почти все потерпевшие поначалу обратились к врачам, однако пустяковые нарушения целостности эпителия и хитина не произвели должного впечатления на просвещённых праправнуков Гиппократа, и вскоре измученные люди в некогда белых халатах стали быстро и решительно переправлять ипохондрически настроенных дамочек прямиком в полицию.
В первый момент Свечка пришёл в тихий ужас от невиданного прежде массового наплыва крикливого, сварливого и вздорного народца, но погасив пылающую благородную ярость, загрузил работой немногочисленные серые клеточки, не забыв привлечь на помощь психологов, психиатров и психоаналитиков, хотя совершенно не ощущал разницы между первыми, вторыми и третьими. Доктор Рикардо Сальварсан, потёртый жизнью экземпляр из этого весьма специфического тройственного братства, специализирующийся на расстройствах воли, самоуверенно заявил, что хотя обратившиеся в полицию по столь смехотворной причине дамочки строго говоря не могут считаться полностью психически здоровыми и особенно склонны к лёгкой симуляции в форме аггравации,1 но в данном конкретном случае не представляют сколько-нибудь значительного интереса для судебной психиатрии. А вот тот, кто нанёс переволновавшимся представительницам прекрасного пола мелкие порезы и уколы, – представляет. И рассказал Богдану Свечке, что очень редко, но встречаются так называемые подкалыватели, обычно наносящие с помощью острых предметов небольшие ранения незнакомым женщинам и получающие при этом половое удовлетворение.2 Так буквально из ничего возникло дело о вольнореченском подкалывателе.