Ксеркс
Шрифт:
– Оставляйте дома, торопитесь в Афины, берите с собой что сумеете, но спешите, если не хотите стать рабами Ксеркса.
И следующие два дня в городе собиралась приунывшая толпа. Четыре сотни жителей следовало увезти от врага. Под окном Гермионы по улице тек нескончаемый поток беженцев: женщины, старые и молодые, деды, помогающие себе посохами, мальчишки, гонящие вперёд стадо коз или ослов, нагруженных домашним скарбом, крохотные девчонки, не выпускающие из рук любимого щенка или курицу. Крепкие мужчины попадались среди толпы нечасто, ибо флот, которому предстояло переправить людей, ещё не обогнул Синиум.
Поместья и сельские дома обезлюдели. Люди оставили засеянные поля, полные созревающих
Наконец объявился флот во всей соединённой мощи Афин, Коринфа, Эгины и других союзников. А впереди всех торопилась домой величественная «Навзикая». Три ряда вёсел по обоим бортам её отчаянно взбивали пену. Столпившись у края воды, люди смотрели на мостки, переброшенные на причал с борта огромного корабля, и на появившуюся на них знакомую всем фигуру:
– Фемистокл с нами!
Он высадился в Фалероне, и многотысячная толпа приветствовала его словно бога. Все видели в нём единственную надежду — некоего Атласа, державшего на своих плечах судьбу Афин. Одним взглядом, негромкими словами он изгнал страх из сердец встречавших его стратегов и архонтов:
– Зачем паниковать? Мы достойно отразили натиск варваров у Артемизия. И скоро в новой битве мы сокрушим его морскую мощь.
Со свитой он отправился в город. На Пниксе собралось последнее из собраний. Фемистокл никогда ещё не говорил более красноречиво, никогда голос его не звучал столь убедительно. Собрание единогласно приняло решение не склоняться перед Царём Царей. Если боги не позволят афинянам вернуть себе милую отчизну, тогда все они переправятся в Италию и построят себе новые, лучшие Афины, подальше от всяких персов. По предложению Фемистокла проголосовали за возвращение всех политических изгнанников, особенно за возвращение личного врага Фемистокла, Аристида Справедливого, удалённого из Афин сыном Неокла несколько лет назад. Наконец собравшиеся разошлись — уже не в слезах, ободряя друг друга. Наступила пора оставлять город. Гонцы доносили, что конные разъезды персов уже жгут деревни за Парнасом. Городские власти и флотоводцы направились в храм Афины, воскурили последние благовония. Кимон и прочая знатная молодёжь спустили со стен храма висевшие там щиты. Статую богини с почтением сняли с места, завернули в тонкое полотно и торопливо понесли на корабль.
– Пошли, макайра! — позвал Гермипп свою дочь, едва войдя в дом.
Гермиона окинула взором разорённое гнездо... Мать её отдавала последние распоряжения стайке бледных, перепуганных служанок, Клеопис взяла было на руки Феникса, но Гермиона забрала у неё дитя. В подобной ситуации мать обязана нести своего сына. Пройдя сквозь редеющую толпу на Агоре, они бросили по прощальному взору на каждое милое сердцу здание. Когда-то ещё им удастся вернуться сюда — невозмутимый бог молчал об этом. А потом повернули к Пирею, к быстрым лодкам, перевозившим афинян через узкий пролив на Саламин — туда, где по-прежнему было безопасно. Весь день, до поздней ночи, суда переправляли людей, пока не завершено было дело, равного которому в истории ещё не случалось. Все афиняне, не желавшие оставаться во власти Ксеркса, получили возможность уехать.
Глава 11
Лишь несколько дней Ксеркс позволил отдохнуть своему воинству, дорого заплатившему за победу у Фермопил. Экспедиционный корпус, посланный, чтобы ограбить Дельфы, вернулся, не добившись успеха, — как утверждали, благодаря личному вмешательству Аполлона, обрушившего два горных утёса на головы неблагочестивых врагов. Однако никакое чудо не преграждало персам путь на Афины. Беотия со всеми её городами приветствовала царя; Феспии и Платея, стоявшие за Элладу, были сожжены. Войско пелопоннесцев стояло в Коринфе, занятое возведением стены поперёк Истма, и не думало вступать в открытый бой.
– Клянусь душой отца, — говорил Царь Царей, — я не сомневаюсь в том, что после урока, полученного у Фермопил, эти безумцы побоятся выйти на новое сражение.
– На суше, конечно, — соглашался Мардоний, постоянно находившийся у локтя своего властелина, — но на море... Бессмертный государь скоро узнает об этом.
– Неужели они дадут нам морское сражение? — спросил Ксеркс, не обрадованный подобным предположением.
– Всемогущий, ты убил Леонида, но второй из твоих отъявленных врагов ещё жив. И пока Фемистокл тоже не будет убит, твоим рабам приходится думать о битве с ним.
– Ах да! Помню его: упрямый негодяй. Ну, если нам придётся сражаться на море, битва должна происходить под моим присмотром. Верные мне финикийские и египетские мореходы не показали себя при Артемизии; доблесть их не смогла проявиться в отсутствие царя...
– Присутствие которого заставляет верноподданного сражаться за десятерых, — торопливо добавил Фарнасп, носитель опахала.
– Конечно, — улыбнулся царь. — А теперь я должен спросить у тебя, Мардоний, о здоровье моего красавчика Прексаспа.
– Без перемен, великий государь.
– Неужели рана настолько тяжела? Печально. Он долго выздоравливает. Разумеется, ему нечего желать.
– Нечего, всемогущий.
– Сегодня я пошлю ему хелбонского вина со своего стола. Я уже скучаю по пригожему лицу Прексаспа. Я хочу сыграть с ним в кости. Прикажи ему поправиться, потому что этого желает царь. И если он уже сделался настоящим персом, одних этих слов будет довольно, чтобы Прексасп поднялся со своего ложа.
– Вне сомнения, он будет растроган милостью вечного государя, — ответил носитель лука, отнюдь не пожалевший о том, что дальнейший разговор на эту тему был прекращён верховным привратником, провожавшим к царю предводителей конницы для обсуждения наиболее практичного маршрута продвижения через Беотию.
На самом деле благодаря крепкой бронзе лаконского шлема Главкон давно уже находился вне опасности. Он уже мог ходить, даже ездить верхом, но Мардоний не разрешал ему оставлять шатра. Афинянина, конечно же, скоро узнают, и, как только Ксеркс пришлёт за ним, Главкон в своём новом расположении духа вполне может устроить перед лицом гневного монарха невесть что. Посему афинянин был в известном роде заточен в шатре вместе с евнухами, слугами и женщинами. Артозостра часто разделяла его общество, Роксана делала это реже. Однако египтянка полностью утратила свою власть над Главконом. Он обращался с нею с холодной любезностью, куда более обидной, чем простое пренебрежение. Раз или два Артозостра пыталась отговорить Главкона от его намерения, но слова её всегда разбивались об один и тот же барьер: