Кто хочет процветать
Шрифт:
— Вот потому и правлю ее от руки!
Пшеничный закурил и, задрав подбородок, выпустил изо рта струйку дыма.
— Дерзкая вы, Вера. Но все равно, ничего, что стоило бы правок, потери времени, вы не напишете, — помимо воли начал заводиться Станислав Михайлович.
Он подошел к бару, налил себе и Астровой немного сухого мартини.
— Самое ценное, что? — спросил он и сам же ответил: — Жизнь! Но что ценнее: жизнь человека не плохого, не хорошего или портрет Моны Лизы?.. А представьте, вот стоит такой человек, присоединенный каким-то самым невероятным образом проводками к этому портрету. И можно спасти только одного, другой — погибнет. Как
Губы Веры шевельнулись, но не для ответа, а в замешательстве.
— Но «Джоконда» для человечества — это же не просто картина, даже чудесная. «Джоконда» — это часть самого человечества. И вот ситуация — абсурдная! Смотрим! — запросто предложил Пшеничный Вере войти в созданную им ситуацию. — Первое, что попадает в поле зрения, — глаза. Глаза человека, вопиющего о сострадании и спасении: «Я — плоть, я кровь — мне страшно!! Она — это всего лишь холст и краски». Как я заметил в начале, для примера я взял простого человека, не наделенного философским складом ума, который мог бы мыслить приблизительно следующим образом: «Умру сейчас, или через год, или через пятьдесят лет, какая разница?! Даже если что и создам полезное, оно все равно будет не сравнимо с Моной Лизой. И то, еще создам или нет?!» Но перед нами — человек простой, не обремененный глубокими мыслями. И потому в глазах его — жажда жизни, мольба к ему подобным: «Спасите!»
И взгляд Джоконды — сначала такой, каким мы его привыкли воспринимать: чуть насмешливый, отчужденный… В глазах — века, не более. И вдруг — глаза Леонардо! «Я душу оставил на Земле! Вам! Мне без нее дико, невыносимо. Но я ее оставил, и вы не убережете?!»
Теперь зададимся вопросом: что этот человек? Что он оставит после себя? Выводок потомства. И все! А «Джоконда», она то, что жизнь имеет смысл, что мир не погибнет. Он не исчезнет, пока в нем есть улыбка и душа Леонардо! И как быть?
Вера задумчиво пила мартини.
— Ну вообще-то спасти человека! Хотя… — Астрова не договорила, но смысл был понятен.
— Хорошо, спасем! Но вопрос для нас с вами не в этом, а в том, сразу ли решат спасти или будут думать, спорить?
— Конечно, спорить! Еще как спорить! Миллионы найдутся, кто выберет Мону Лизу.
— Ну, Вера?! — внезапно перешел на спокойный, дружелюбный тон Пшеничный.
— Что?
— Как что? — искренне удивился он. — Я вам такой пример придумал, опять-таки связав его с историей, а вы!
— Да что я? — недоумевала Астрова.
— Да то, что если бы все, что вы написали и еще напишете, противопоставить в подобной абсурдной ситуации жизни человека, то никто и секунды думать не станет, тотчас все единогласно решат: взорвать к черту и книги, и дискеты этой Астровой. Человека бы только спасти!
Вера понимающе кивнула:
— Смысл тот же: какого черта сидеть и выписывать мелодику предложений, переставлять слова в поисках гармоничных сочетаний. Настукала — и готово!
— Правильно! Ведь главное — идея! Вы даете идею, мы доводим ее до товарного вида.
— Ужас!
— Вера, но этот ужас хорошо оплачивается. Ведь вам нужны деньги!
— Нужны, — согласилась Вера.
Пшеничный уже хотел хлопнуть в ладони, как Астрова опять возникла со своим «но»:
— Но я так не могу, Станислав Михайлович. Не могу! Мне стыдно будет за книгу, изданную под моим именем.
«Долго созревает, — хмурясь, подумал Пшеничный. — Ну да я тебя подгоню. Есть у меня еще кандидатура. Выдвину чуть-чуть, тут же взыграет твое самолюбие, страх вползет в бескомпромиссную душу, что не нужна ты более, и
Станислав Михайлович для острастки сдвинул брови и сухо бросил:
— Что ж, более не задерживаю!..
Вера хотела было что-то объяснить, но, лишь смешно дернувшись, постояла в нерешительности и сочла за лучшее тихонько удалиться. Об отпуске даже не заикнулась. Попробуй! Пшеничный сразу бы сказал: «Пожалуйста, только сначала дайте несколько сюжетных линий и езжайте. Вернетесь из отпуска, а у вас уже три книги готовы».
«Я, вероятно, непроходимо глупа!..» — с такой мыслью вышла Вера в приемную.
Секретарша с удивлением смотрела на нее, бредущую подобно сомнамбуле.
— Вера! — окликнула она ее. — Может, кофе? Вы так побледнели…
Астрова остановилась посредине комнаты, поднесла руку к голове и с ожесточением потерла висок:
— Да! Я устала! — Она упала в кресло. — Кофе… Очень хорошо!
Девушка поставила на столик чашку и вазу с шоколадными конфетами.
— Спасибо, — пытаясь собраться с мыслями, поблагодарила Астрова. — Что-то с головой у меня. Да… устала…
Выпив кофе и даже побеседовав о чем-то с секретаршей, она вышла на улицу.
«Нет, это, несомненно, я глупа как пробка! — опять ясно возникла та же мысль. — Конечно!»
Вера даже всплеснула руками оттого, что поняла. Раньше все было как-то недосуг. А теперь стало ясно, каким образом авторы, которых издательство печатало большими тиражами и которые составляли его славу, ухитрялись писать книгу за книгой.
«Наверное, и литературные рабы — это не выдумка журналистов… Ах, да неужели?.. Какой ужас!.. Ну точно! Иначе и быть не может! Не в состоянии человек писать по шесть, семь, десять книг за год. И меня Пшеничный решил ввести в эту нечистоплотную компанию. Да, они зарабатывают, это видно. Но как это мерзко! Продавать себя! Свое имя! — Вера сморщилась, прикрыв лицо рукой. Опомнилась и быстрым шагом полетела вперед. — Я на это ни за что не пойду! — успокаивала она себя. — Не заставит же он меня силой, — подумала с гордой злостью и сникла. — Не заставит. Зачем ему возиться со мной. Он и так сделал все, что мог: убеждал, приводил примеры. Он просто укажет мне на дверь и займется другим автором, более податливым и понятливым».
Тех, кто уже приобрел известность до ее появления в издательстве «Стас», Астрова воспринимала как данность, но тех, кто мог потеснить ее, она опасалась.
«Как же быть? — терзалась Вера. — Как быть? Деньги, известность… Я, правда, уже известна, пусть не столь широко, но все же… — Мысль оборвалась. Вера удивленно оглянулась, увидев, что забрела в сквер. Высмотрела пустую скамейку. — Да!.. Деньги, известность, издание за границей — это фантастически хорошо, но ведь это обман, причем низкопробный… Но ведь покупают и читают. Вот что самое странное! Читают какое-то коллективное варево, выпускаемое под брэндом, — чьим-то именем. И нравится! Нравится!.. Так чего же думать? Нет, не могу! И выход один — писать, как я умею и понимаю!» — пришла к заключению Астрова, откинулась на спинку скамейки, прикрыла глаза и вздрогнула от пронзившей ее мысли: «Ну и дура же ты, Вера! Другие только мечтают о таком, а тебе предлагают!..»