Кто поверит эху? - Часть 4
Шрифт:
А ведь тревожатся, не понимают - и кто бы на их месте спокойным был? Юи и вовсе едва сдерживается, сидит будто на паре ежей - вот-вот и побежит разбираться с охранниками, кто там у них заболел. Такое вранье, почти в глаза, одно означает - дело плохо.
Никогда не объяснял слугам своих дел и замыслов - разве что Ариму порой, и то, если иначе никак. Незачем это. Но сейчас они не только слуги, в какой-то мере соратники.
– Вы придумали план, но не знаете ведь, что кроется за всем этим. И я не знаю, - говорил тихо-тихо, чужой из-за двери ничего не услышит.
– Если меня хотят всего лишь задержать, может быть что угодно. Даже этот клятый свадебный договор. Если бросить тень на мою репутацию, вам не угрожает ничего, напротив - будут сдувать пылинки и вернут в целости и сохранности, а вот мне ваш план лишь повредит. Но если меня и впрямь решили убить, то и вы проживете недолго, и мне никто не позволит добраться до дома. Здешние земли всем нам чужие, да еще по зиме. Смысл тогда в таком вот побеге?
Вспомнил - присыпанные снегом холмы, и всадники несутся навстречу, и со стрелой в глазу падает человек в меховой шапке... И по лицу Ариму читал - верный слуга о том же думает.
– Наш долг - служить вам и Хинаи, - раздалось сразу несколько голосов. Кэраи покачал головой:
– А мой долг - заботиться о своих людях. Особенно на чужбине и когда их так мало.
– Но оставаясь тут, вы по-любому проигрываете. Военной помощи нам не окажут...
– Видимо, нет, хотя этот молодой Ошу небезнадежен.
Кэраи вновь обратил внимание на младшего, Юи. Парень сидел, нахмурившись, и обводил глазами своих земляков.
Ощутив взгляд, тот слегка покраснел, приоткрыл рот - и снова закрыл.
– Ты возразить что-то хочешь?
– удивлено спросил Кэраи.
– Я не могу возразить, нечего. Но вы над нашей затеей смеетесь. А делать-то что?
Дружный смех был ему ответом.
– Да, ты прав, это главный вопрос, - произнес, все еще улыбаясь, на сей раз от души.
Два человека разговаривали, сняв для беседы целое крыло гостиницы, лишь бы никто не подслушал. Странной вышла беседа: один, хоть в невзрачной дорожной одежде, и осанкой, и жестами выдавал привычку повелевать. Второй казался попроще, и одет был чуть побогаче, да и годов за плечами явно насчитывал меньше. Но указания шли от него.
А если б кому удалось увидеть начало беседы, замети л бы еще кое-что: золотую пластину с выбитыми на ней знаками, и это указывало, что младший собеседник сам выступает чьим-то голосом.
– Он не должен вернуться, - говорил посланник.
– Я не самоубийца, - раздраженно отвечал старший.
– И у себя-то его долго держать не могу, а тут еще "не вернуться"!
– Это ваши дела. Мне было велено передать - за верность вас наградят доверием, оно коснется и членов семьи. Кому ни решите передать дела, когда подойдет время - сыну, ли, племяннику...
Вновь блеснула золотая пластина - самый уголок, будто свеча мигнула, но свечу не спрячешь в рукав.
– Твой хозяин – то далеко, а брат этого близко!
– Разные способы есть, - голос посланника зазвучал глуше, будто разговор утомил человека.
– И негодяй какой напасть может - да хоть в дороге, хоть в самом Хинаи уже, и всякие зелья небыстрые. Лишь бы он домой не доехал, а пресечет ли границу, дело десятое...
Когда Кэраи проснулся с сильной головной болью, которую не снимали ни мята, ни липовый цвет, Ариму устроил разнос приставленным к нему людям Майя, и те добыли где-то острейший заморский перец, который в еду добавляют по крохам, с опаской. Но лучше не стало, поднялся жар, а потом гость и вовсе впал в забытье, и глава Мелен вынужден был вернуться в свой городской дом из загородного.
Он затребовал к себе врача, который осматривал гостя, и о чем-то долго с ним совещался. Затем и сам, хоть и опасаясь заразы, заглянул к заболевшему - ему к тому часу стало хуже; хоть и пришел в себя, едва мог шевелиться и говорить, и по коже пошли красные пятна.
В глубокой задумчивости покинул Хиноку Майя покои, и едва не сбил с ног Ариму, который в ожидании совершал круги по коридору, точь-в-точь сова-охотница над полем.
– Что говорит врач?
– Увы, ничего хорошего. Непростой случай, похоже...
– И как же нам быть?
– Твой хозяин настаивает на отъезде, - сказал правитель
– Но он совсем плох.
– Поэтому-то я не могу препятствовать.
– Но в городе поветрие! Может, это уже...
– Нет-нет, та болезнь протекает иначе. Да и пик ее миновал уже. Что делать, если я буду держать гостя силой, а он умрет здесь, наши провинции станут врагами.
Голос его при этом звучал необычно - не то этот немолодой, уверенный в себе мужчина опасался чего-то, не то, напротив, испытывал чуть ли не облегчение.
С таким трудом добираться сюда, чтобы вот так спешно покинуть город, и неизвестно еще, удастся ли довезти больного живым. Вот Небеса посмеялись, ничего не скажешь!
– Не нравится мне, как глаза у этого господина Майя бегают, - сказал Юи, когда уже садились на лошадей.
Хозяин Мелен вышел проводить уезжавших, но сам не отправился даже к воротам, выделил только охрану. Печальным выглядел этот обратный выезд, вместо улыбчивых всадников - закрытая повозка, провожатые в темных одеждах и слуги с мрачными лицами.
– Велено вас проводить до границы, - сказал старшина охраны, сухой и молчаливый, как древесная ветка.
Улицы были пусты, даже ставни в домах закрыты, будто народу и смотреть запретили. Не так, совсем не так их встречали. Лишь несколько цветных ленточек на чьих-то воротах: след чьего-то недавнего празднества.
– Все надежды прахом, - сказал Ариму сквозь зубы, и, когда через ворота проехали, обернулся на город так, будто на прощанье грязно выругаться хотел. Но сдержался.
**
Нет разницы между дорогой по ту и эту сторону границы Хинаи, повозка по-прежнему катится. Вот она едет, бывшая первая дама провинции, одетая в шерстяную дорожную куртку, подбитую кроличьим мехом, вылитая жена какого-нибудь купца средней руки. Илин и Айлин затеяли веселую возню, Айлин пытается отобрать у сестры костяную пуговицу. Родись они в первом браке Истэ, пуговица была бы серебряной, достаточно, чтобы заплатить за достойный ужин и ночлег всех троих путниц.