Кто правит бал
Шрифт:
— А деньги ты дядины переправлял?
— Нет, деньги его, Мефистофеля, — живо согласился Гвоздь. — Только с ним я никогда не встречался.
— То есть он тебе волны посылал телепатические?
— Кончай, начальник. Он мне звонил, а может, и не он даже, говорил, где и что нужно забрать и куда отправить. Я делал, он мне платил. Все.
— Неужели так-таки никогда и не видел? А как докладывал, как связывался, если вдруг срывалось что-нибудь?
— А никогда ничего не срывалось. Водички дай попить. — Гвоздь жадно осушил стакан воды и без спросу потянулся за сигаретой. — Прижал ты меня начальник, раскололся я, как на духу, все сказал.
— Ну, хоть предположения у тебя были, кто он может быть? — смягчился Грязнов, видя, что Рогозин говорит правду. — Бывший сиделец, нувориш, партиец старой закалки, военный, гэбист — кто?
— Не было у меня никаких предположений, себе дороже вычислять. Я его разъясню, а он меня похоронит.
— Так уж прямо и похоронит? Что, были прецеденты? — недоверчиво переспросил Грязнов.
— Были.
— Ладно, — Грязнов решил зайти с другой стороны, — тут у вас не далее как на прошлой неделе намечалась всероссийская сходка, почему не состоялась?
— А это ты к чему пристегнул начальник? — удивился Гвоздь. Дескать, ладно, с Мефистофелем его прижали, но это ведь еще не значит, что он уже записался в добровольные осведомители и станет исповедоваться по полной схеме.
— Если я правильно понимаю, кто-то вас вежливо предупредил, что готовится грандиозная облава, и, если я опять же правильно понимаю, был это твой же благодетель Мефистофель. Нет?
— Нет. Человек пришел, сказал, что от Пушкина, — нехотя объяснил Рогозин.
Турецкий недоуменно вскинул брови. Но Грязнов воспринял упоминание о солнце русской поэзии совершенно спокойно.
— Но Пушкин — это не Мефистофель?
— Опять не веришь, начальник, — обиделся Гвоздь и потянулся за второй сигаретой, о том, что нужно беречь здоровье, он уже забыл. — Пушкин — это Пушкин, а Мефистофель совсем другое, хотя вполне может такое быть, что Мефистофель его человек.
Турецкому начало казаться, что он слушает разговор двух умалишенных. Скажем, русских литераторов XIX века — Батюшкова и Чаадаева.
— Все-таки строишь предположения?! — поинтересовался Грязнов.
— Отпустил бы ты меня, устал я. Что знал — сказал.
— Совсем отпустить?
— Одиночку хочу прямо у тебя в МУРе. И дело заведи, что якобы я краденой рыжухой банковал. В это… в особо крупных размерах.
— А доказательства?
— Будут тебе доказательства.
— Так ты поэтому и сбежать хотел? Склад золота у тебя в бассейне?
— Лучше я по этапу пойду. Пожить еще хочется.
Грязнов хотел было отпустить Рогозина в камеру, видя, что тот действительно устал и что сегодня от него уже вряд ли удастся чего-то добиться, но Турецкий жестом остановил и, перебравшись к столу, спросил:
— А можно про деньги Мефистофеля поподробнее? Кто и как вам их передавал, что было потом.
Гвоздь смерил его оценивающим взглядом:
— Ты откуда, начальник, будешь, из фининспекции?
— Из Генпрокуратуры России, — вежливо ответил Турецкий.
— Мое дело было маленькое: доставить деньги к самолету, проследить, чтоб погрузили. Дальше в самолете груз сопровождали его люди и принимали за границей тоже. Здесь я забирал бабки каждый раз из разных мест. Иногда в Москве, иногда во Владивостоке, иногда вообще грузили прямо на Украине или в Белоруссии.
— Откуда уходила последняя партия?
— Из Львова.
— А его люди? Все время одни и те же?
— Сначала разные были, а последние два и три раза одни и те же.
— Фамилий конечно не знаете?
— Нет.
— А описать можете?
— Фраера. Может, мусора скурвившиеся…
— Почему вы так решили?
— Козырные.
— В смысле наглые?
— Точно.
— Ну а внешний вид: рост, вес, особые приметы?
— Один длинный, жилистый, блондинистый, обыкновенный. Другой толстый, чернявый, рожа в оспинах, глазки в кучку смотрят. Петух бы из него отменный вышел.
Грязнов лично позаботился, чтобы Гвоздя устроили в лучшем виде. Лично проинструктировал охрану и распорядился проверять задержанного каждый час и в случае чего докладывать незамедлительно. Памятуя случай, когда важному свидетелю, сидевшему здесь же, что-то подмешали в еду, Грязнов попросил дежурного сбегать в магазин и купить печенье, шоколад и две пластиковые бутылки минеральной воды. Сам проверил целостность упаковок и сам доставил в камеру, порекомендовав Гвоздю более ничего в рот не брать. Собственно, ничего особо ценного Гвоздь им не сообщил, не оправдал возлагаемых на него надежд, но обещание есть обещание — по крайней мере, до колонии он должен доехать живым.
Турецкий ждал друга в кабинете, расхаживая из угла в угол и с отвращением косясь на чай с травами, которым его пыталась напоить секретарша Грязнова, — кофе у них, видите ли, кончился. Только что бегала в магазин — не могла купить. Маргарита бы себе такого никогда не позволила.
— Не слишком ли много у нас совпадений? — набросился он на Грязнова, едва тот успел переступить порог. — Эта сладкая парочка: Толстый и Тонкий — наследила, во-первых, в деле Невзорова, во-вторых, в самолете. Какова вероятность, что это одни и те же люди?
— Саня, от дела Невзорова тебя давно отстранили, — попытался урезонить друга Грязнов.
— Знаю, но что я могу поделать, если эти дела пересекаются? Знаешь, у меня вообще такое чувство, что Костя как всегда знал все наперед. То есть под давлением начальства он от дела меня формально отстранил, но фактически позволил продолжать расследование, причем с этим самолетом у нас появляются новые факты и новые ниточки.
— На Костю это похоже. Только почему он тебе этого не сказал?