Кто стреляет последним
Шрифт:
Мелькнула мысль: а может быть, Косенков прав? Арестовать Мишурина, припереть к стенке неопровержимыми уликами, ошеломить внезапностью разоблачения и угрозой смертной казни, — может, и расколется? Турецкий понимал: вряд ли. Даже если запрятать его в Лефортово и держать под тройным контролем, он будет молчать, потому что прекрасно знает: он жив, пока он молчит.
И все-таки придется попробовать. Пусть Мишурин не сдаст Марата, но, может быть, про анализы хоть что-нибудь скажет?
Не лежала душа у Турецкого к такому решению, но иного выхода не было. Он потянулся к телефону, чтобы позвонить Яковлеву, но тот уже сам входил в его кабинет, и вид его не предвещал ничего хорошего.
Так и вышло.
— Только что сообщила «наружка» — ребята, которые вели Мишурина. Час назад он приехал на своей «Ниве» домой и пошел обедать. Через сорок минут вышел, сел в машину и завел двигатель. И… поехал. И…
— И? — повторил Турецкий, хотя уже догадывался, что за этим последует.
— Машина взорвалась. Мишурин — в клочья. У половины квартир стекла — вдребезги. Граммов триста тротила было подложено, не меньше. Наши туда уже выехали. Косенков тоже поехал.
— Не понимаю, — сказал Турецкий. — Когда был подложен тротил? Раньше? И он полдня с ним по Москве ездил?
— Не думаю. Подложили, вероятно, когда он обедал.
— А где же «наружка» была?
— Тоже отъехали пообедать, — объяснил Яковлев. — Говорят, их не было всего пятнадцать минут.
— Чтобы заложить взрывчатку, опытному человеку и пяти минут хватит.
— Значит, опытный человек и был, — хмуро согласился Яковлев.
— Знаешь, с кем бы я сейчас очень хотел бы поговорить? — спросил Турецкий.
— Догадываюсь. С ребятами из «наружки». Но это не по правилам, Саша, — напомнил Яковлев.
— По правилам, не по правилам! Конечно, не по правилам. А знаешь, что такое итальянская забастовка? Это когда все начинают работать точно по правилам — и работа останавливается.
Яковлев усмехнулся:
— Прибереги свое красноречие для другого случая. Я их уже вызвал. Сейчас будут.
Оперативники из системы наружного наблюдения, следившие за Мишуриным, вошли в кабинет Турецкого с понурыми лицами.
— Докладывайте, — распорядился Яковлев. — Обо всех его передвижениях и контактах — с утра.
— Вот — отчет, — старший подал Яковлеву лист бумаги.
— Так… 10.00 — вышел из дома и сел в машину. Направление — к центру. 10.34 — вошел в здание коллегии адвокатов. Пробыл там 44 минуты… Континенталь-банк — 30 минут… ТОО «Марина» — 22 минуты… А вот это интересно. 12.40 — подъехал к ресторану «Русь», пробыл 15 минут.
— Не заметили, с кем он там встречался? — спросил Турецкий.
— Нет. Мы не решились зайти внутрь: вид не тот.
— Ладно, идем дальше, — продолжил Яковлев. — 14.30 — подъехал к дому и пошел обедать…
— Он каждый день обедает дома, — попытался объяснить младший из оперативников. — И каждый раз — по сорок минут. Вот мы и решили тоже… перекусить.
— И перекусили, — съязвил Турецкий.
— Мы осознаем свою вину и готовы понести наказание, — твердо произнес старший.
Ребята были молодые и так искренне расстроены, что Турецкий решил их утешить.
— Ладно, не убивайтесь. Его все равно бы взорвали. Не сегодня, так завтра утром. Где он машину оставляет?
— На открытой стоянке, метрах в ста от дома. Стоянка не охраняется.
— Вот на стоянке и подложили бы бомбу. Ночью.
— Подготовьте отчет по всей форме, — распорядился Яковлев.
— Слушаюсь! — Старший взял свой лист.
— Минутку, — остановил его Турецкий. — Вы хвоста за собой не заметили?
— Нет, — не слишком уверенно ответил старший. — Повисла, правда, какая-то «шестерка», серая, минут двадцать ехала за нами, потом свернула. Мы еще последили — решили, что вряд ли хвост, просто случайность.
— Во сколько вы видели эту «шестерку»?
— Примерно за час до того, как он приехал домой. — Он заглянул в листок, уточнил: — В 13.30. Когда возвращался из «Руси».
— Ясно. Можете идти, — разрешил Турецкий.
Оперативники вышли. Вместе с ними уехал и Яковлев.
Турецкий присел на подоконник и закурил «Космос».
Но сигарета была сырая, с тугой набивкой. Турецкий раздраженно ткнул ее в пепельницу и пошел к Меркулову.
Меркулов сидел за своим письменным столом в сильных, для чтения, очках и при свете настольной лампы изучал какие-то документы.
— Извини, Костя, что отрываю тебя от работы. Но дело наше принимает скверный оборот. Очень скверный, — повторил Турецкий.
Меркулов снял очки, выключил лампу и кивнул:
— Слушаю.
Когда Турецкий закончил свой рассказ, спросил:
— Думаешь, Мишурина пасли?
— Да. Люди этого Марата. Рогожина. И начали в 13.30. Видно, они поняли, что Мишурин едет домой, и опередили — и его, и наших. Они наверняка уже были возле дома, когда Мишурин подъехал. И выжидали момент.
Турецкий помолчал. Потом спросил:
— Во сколько у нас был Грошев?
— Около часа дня, — ответил Меркулов. — Да, около часа.
— Мишурин в это время уже уехал из «Руси»… Значит, он им позвонил сразу же, как только вышел от нас. Не теряя ни минуты… Что же это такое? А, Костя? — В голосе Турецкого прозвучала растерянность.