Кто-то, с кем можно бежать
Шрифт:
– Возможно, в "Бейтаре" Шандор тоже не будет играть.
– Что?! Что ты сказал? – глаза парня засветились надеждой, насыщенной человеколюбием. – У Шандора травма?
– Ты не слышал?
– Что? Не может быть! Ну что, съели? – крикнул он двум другим и в порыве радости сунул Асафу в руки рюкзак. – Шандор сегодня не играет!
– Шандор? – засмеялся один из них. – С чего ты взял? Он вчера был на тренировке, я своими глазами видел!
– Растянул мышцу, - важно сказал Асаф и сделал шаг назад, прижимая к сердцу драгоценный рюкзак, - после тренировки. Читайте в газете.
– Болельщик "Апоэля" широко улыбнулся и занялся следующим клиентом. Истины ради, Асаф не был уверен, Шандор это или другой, Якоби, получил травму после тренировки, уже в раздевалке, но кто-то действительно растянул там мышцу, да и почему не порадовать человека.
Он поспешил уйти оттуда с Динкой, обнимая рюкзак двумя руками и стараясь не привлекать внимание причиняющей боль походкой и этим своим лицом. За последний час он начал бояться – то есть, не то, чтобы бояться, опасаться – что кто-то за ним следит. У него не было явной причины так думать и всё же, может быть, из-за того, что сказал ему в развалинах Сергей, и, потому что до него наконец-то стало доходить, что Тамар по шею увязла в чём-то по-настоящему опасном, он начал то и дело ощущать покалывание в затылке, как будто кто-то внимательно на него смотрит, иногда он слышал шаги позади себя, а, когда поворачивался, там никого не было.
На площади перед Дворцом Конгрессов его ждал велосипед, белый от пыли с тропинок Лифты. Он открыл замок и начал медленно нажимать на педали, страдая от каждого движения. Рюкзак был на нём, и он, чтобы отвлечься от своих страданий, представлял, что несёт на спине Тамар, потерявшую сознание и доверившуюся ему. Динка бежала сзади, впереди, со всех сторон, взволнованно принюхиваясь к сигналам, посылаемым ей рюкзаком. Доехав до сада Сакера, он слез с велосипеда, огляделся, блуждая взглядом по зелени. Там никого не было. Но он всё-таки подождал. Наблюдал за красавцем-удодом, летающим над травой, а сам тем временем медленно и основательно изучал окрестности (всё это время Динка изумлённо смотрела на него, склонив голову набок, будто удивляясь, кто научил его так делать). Потом, почти незаметным шагом, он отступил в кусты, бросил велосипед и углубился дальше в заросли.
Сел на землю. Положил перед собой рюкзак. Решил не торопиться. Он хотел выжать это мгновение до капли, потому что это была всё-таки как бы первая встреча. Первым делом прочёл записку, привязанную к рюкзаку, с датой сдачи в камеру хранения. Он сосчитал: прошло чуть меньше месяца. Очевидно, она сдала рюкзак, а потом исчезла. Но почему она не оставила рюкзак дома? Может, она боялась, что вещи, лежащие в нём, попадут к её родителям? Он вспомнил, как скривила нос Теодора, сказав что-то о родителях Тамар. Но что именно она сказала? Он зажмурился, направил внутрь острый луч памяти и уже через мгновение черпал слово за словом: "... ей нужны деньги, а у родителей она, разумеется, не берёт". Он ещё минуту поразмышлял, мысленно перебирая всё, что слышал о ней, от всех, кто что-нибудь о ней сказал; искал намёки, которые могли бы объяснить, почему она не может попросить помощи у родителей, и не находил. Оставил это в разделе открытых вопросов.
Потом он попробовал угадать, где он был в тот день, когда она сдала рюкзак. Его забавляла мысль о том, что было время, когда он ничего о ней не знал. Как, например, долгие годы, в которые его мама и папа жили в одном городе и ничего друг о друге не знали, и, может быть, даже случайно встречались на улице, в кино и не представляли себе, что когда-нибудь у них будет трое общих детей.
Но, в самом деле, что он делал тогда, в день, когда она сдавала рюкзак? Он снова проверил дату. Это было ещё в начале летних каникул. Что такого мог он тогда делать. Его жизнь сейчас казалась ему такой пустой по сравнению с двумя последними днями, наэлектризованными Тамар.
И не просто пустой: ему казалось, что до того, как она вошла в его жизнь, он действовал почти механически, как автомат, не размышляя и не чувствуя по-настоящему. А теперь, со вчерашнего дня, всё, что с ним происходит, каждый человек, которого он встречает, каждая мысль – всё привязано к какому-то единому центру, глубокому и полному жизни.
Он открыл рюкзак. Всё делал очень медленно. Расстёгивание пряжек волновало его, потому что их застёгивала она. Он думал, что ещё мгновение, и он встретится с чем-то из её жизни. Это было слишком много. Всего было слишком много. Он положил перед собой раскрытый рюкзак.
У Динки не было терпения. Она, пыхтя и сопя, кружила вокруг рюкзака, топтала и рыла землю и непрерывно лезла носом в рюкзак. Он засунул руку. Ощутил прикосновение слежавшейся, отсыревшей одежды. Вдруг до него дошло, что он делает, и он смущённо остановился. Да что это, ведь он же вторгается в её частную жизнь.
Быстро, не давая себе времени на сомнения, он вытащил длинные джинсы "Ливайс". Цветную индийскую блузку, сильно измятую. Лёгкие сандалии. Тщательно разложил всё на земле и загипнотизировано смотрел. Эта одежда касалась её. Была на её теле. Впитала её запах. Если бы не стеснялся Динки, он бы понюхал её, как это делала сама Динка, тоскующе подвывая.
А впрочем, почему бы и нет.
Он сразу увидел, что она и вправду маленькая. Метр шестьдесят, сказал полицейский. Да, как он и думал: она ростом примерно ему по плечо. Он выпрямился и расправил грудь. Поджал под себя ноги. Смотрел, и не мог насмотреться. Внезапно – как говорит его мама? – он почувствовал, что радость наполнила его до кончиков ушей.
Он пошарил рукой среди оставшейся в рюкзаке одежды. Нащупал бумажный пакет. Вынул его. Отложил в сторону. Ещё порылся в рюкзаке. Нашёл тоненький серебряный браслет. Провёл по нему пальцем. Если бы он получше разбирался в сыске или в девушках, он бы попробовал поискать на браслете другие знаки, кроме обрамлявшего его цветочного орнамента. И именно он, с ювелирным опытом Рели, обязан был исследовать его более тщательно. Но, кто знает, может быть, именно из-за Рели он сразу же положил браслет обратно в рюкзак и упустил возможность узнать полное имя Тамар, выгравированное на нём.
Потом, спустя много недель, пытаясь восстановить свой странный поход по её следам, из тех бесконечных повторов, когда человек думает "если бы я сделал так – получилось бы так", он сделал вывод, что ему повезло, что не обнаружил в ту минуту её фамилию на браслете. Потому что, если бы обнаружил, то нашёл бы адрес её родителей в телефонной книге и поехал бы туда. Её родители забрали бы у него Динку и уплатили бы штраф, и на этом всё и закончилось бы.
Но в ту минуту он думал только об одном: перед ним в закрытом бумажном пакете лежало что-то. Он не решался открыть, так как чувствовал, или догадывался, или надеялся, что там что-то важное, что она должна была так упаковать. Он пощупал. Подумал, что там книги. Может быть, её альбомы с фотографиями? Динка скулила: нет времени. Он открыл и заглянул внутрь, и у него вырвался лёгкий стон. Тетради. Пять. Часть из них толстые, часть – тонкие. Он сложил их в стороне, одну на другой, маленькой компактной стопкой. Протянул руку, как не свою. Взял одну. Полистал, пробегая глазами по листам и не решаясь прочитать. Страницы, покрытые убористым, неразборчивым почерком.
"Дневник", было написано на обложке первой тетради среди весёлых наклеек Бемби и рисунков разбитых сердец и птичек. Буквы были детские, внизу были три красные линии: "Не читать! Личное! Пожалуйста!!!"
– Как ты думаешь, - пробормотал Асаф, - бывают ситуации, когда можно читать чужой дневник?
Динка посмотрела в другую сторону и облизнулась.
– Я знаю. Но, может быть, здесь написано, где она? У тебя есть идея получше?
Она снова облизнулась. Сидела прямая и задумчивая.