Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье
Шрифт:
К осени восемьдесят девятого серёгины дела резко пошли в гору. Его пригласили на должность репортёра в одну из новейших телепередач, призванных доказать, что перестройка и гласность движутся по Москве семимильными шагами. Идея передачи, хлёстко названной "Телефакт-плюс", была проста до гениальности: каждый день по городу должен был разъезжать "рафик" со съёмочной группой и снимать сюжеты про живую уличную жизнь, которые бы затем прямо "с колёс" попадали в вечерние блоки столичных новостей… И Серёга свой шанс не упустил. Он забирался в самые злачные московские местечки и умудрялся выуживать интервью у самых экзотических персонажей – от бомжей, уголовников и валютных проституток до баснословно разбогатевших кооператоров, демонстративно сжигающих перед камерой новенькие сторублёвки… Причём делал он это так легко, весело и бесшабашно, что его фальцетный смешок и вездесущие чапаевские усы вскоре стали в Москве не менее популярны, чем, к примеру, американистые очки Влада Листьева или голливудская улыбка Александра
Крылов застал семейство Платошкиных как раз в ту пору, когда серёгина известность уже набрала обороты и он появлялся в квартире лишь для того, чтобы переночевать и переброситься с женой, бывшей уже на шестом месяце беременности, парой-тройкой дежурных фраз. Что-то вроде:
– Привет, Оль. Всё хоккей?
– Хоккей.
– Самочувствие?
– Хоккей.
– Настроение?
– Хоккей.
– Тогда я баюшки, ладно? А утром поговорим.
– Давай…
Но рано утром под окнами уже вовсю сигналил тёмно-синий останкинский "рафик" и взъерошенный Серёга, наскоро умывшись, побрившись и на ходу застегивая свой модный гангстерский плащ, хватал лопату и галопом нёсся на участок. Там он быстренько раскидывал снег и лишь затем воссоединялся со своей нервно покуривающей съёмочной группой…
Что же касается Егора – то есть обитателя комнаты в самом конце коридора – то вначале он показался Крылову фигурой весьма загадочной. Загадочность сквозила и в его манере одеваться (он носил серую офицерскую шинель со споротыми погонами, из-под которой выглядывали джинсы и грубые американские ботинки), и в его привычке таскать на боку армейский планшет, заполненный явно не учебниками, а также в том, что из-за плотно прикрытой двери его комнаты постоянно доносился резкий химический запах… Вдобавок он уже при первом знакомстве с таким явным любопытством стал разглядывать Машку, что в сердце Крылова мгновенно прокрался ревнивый холодок и он сразу же отметил про себя, что с этим "химиком" в серой шинели надо быть – ох как начеку! Поскольку – красив, красив, собака! И не просто красив, а как-то по-киношному нарочито. Так, словно лишь минуту назад отлучился из павильона студии "Мосфильм", где играл какого-нибудь импозантного белогвардейца: голубоглазого, с ямочкой на подбородке и горькой усмешкой на аристократических губах…
Правда, вскоре "химик" зазвал его к себе на "рюмку чая" (оказавшуюся на деле бутылочкой коньяка "Белый аист"), в процессе распития которой вся его загадочность растаяла, как дым. Выяснилось, что Егор, как и Крылов – коренной москвич, ещё полгода назад благополучно обитавший с родителями и сестрой в четырёхкомнатной квартире у метро "Водный стадион". До той поры, правда, пока его папаше, средней руки совминовскому чину, вдруг не втемяшилось в голову лично заняться воспитанием единственного сына…("…И тут пошла, Лёш, такая ежедневная прессуха. Вот представь: прихожу из института, ужинаю и сажусь смотреть по видаку пинкфлойдовскую "Стену". И как раз на том месте, где маршируют молотки, в моей комнате возникает папа. Без стука, заметь, и с мусорным ведёрком в руке. Смотрит он на эти молотки, смотрит, а потом молча вынимает из видака кассету и – шварк её в ведро! Потом подходит к тумбочке, где у меня книжки лежали, сгребает оттуда "Архипелаг ГУЛАГ" Александра Исаича и тоже – шварк в ведро! И дверью – хлоп. И только слышу потом, как в мусоропроводе загремело… Я, естественно, подбираю челюсть и движусь на кухню за разъяснениями. Вхожу и сообщаю уважаемому родителю, что видеокассета, только что выброшенная им в мусоропровод – чужая, и что на чёрном рынке она тянет где-то сотни на полторы. И что книжечки, кстати, тоже не мои, а взяты у однокурсника на время и обошлись ему примерно по пол-ста рублей каждая. И что, в принципе, было б правильно, если б папа мне этот ущерб – компенсировал… А он мне в ответ – официальное заявление. Про то, что его абсолютно не волнует, по какой цене всякая уголовная шушера сбывает свой гнусный антисоветский товар…")
Расценив ситуацию как клиническую, Егор взбунтовался, собрал вещи и из родительской квартиры – свалил. Какое-то время он перебивался на приятельских дачах, а ближе к осени устроился дворником в ДЭЗ и получил от Субботыча вот эту десятиметровую комнатуху… Хлебнув свободы, он быстро понял, что жизнь без денег – пошла и безвкусна, и решил заняться коммерцией. Из всех вариантов, крутившихся в его голове, он в итоге выбрал вариант "Календарики". То есть, заметив, как бойко раскупаются на улице всевозможные значки с изображениями рок-звёзд и солиста "Ласкового мая" Юры Шатунова, он прямо в комнате наладил производство глянцевых календариков той же тематики – с последующим их мелкооптовым сбытом в коммерческие ларьки, торгующие у Киевского вокзала…("…Вот смотри, Лёш: на одних листах я печатаю календарики, а на других – портреты всяких рокеров-шмокеров и мяукающих сирот. Потом склеиваю их вместе и в результате получаю – что? Правильно. То-вар. Который наши
Глава 2. Шао-линь, пирог, пингвины
Мунку простирает ладони над пылающими конфорками и даже жмурится от удовольствия. Он всегда так делает: проснётся пораньше, газ врубит и ждёт, пока кухня нагреется. Чтоб к приходу любимой жены тут была полнейшая Африка. А в процессе ожидания тренирует приёмчики, заученные по брошюрке "Секреты Шао-линя". Вот и сейчас: встаёт посреди кухни в каратистскую стойку, вдыхает поглубже и вдруг – ххх-хааааа! Правый кулак резко выбрасывается вперёд. Ххх-хааааа! В воздухе мелькает нога, одетая в шлёпанец. В самой высокой точке полёта шлёпанец вдруг отрывается от хозяйской пятки и, описав замысловатую дугу, врезается в банку из-под венгерского горошка, в которой хранятся общие деньги. Банка грохается на пол. По полу рассыпаются осколки и мятые рублёвки с мелочью вперемешку. Мунку на одной ноге прыгает к потерянному шлёпанцу. На шум прибегает Света и вместе с мужем начинает ползать по кухне, собирая деньги и битое стекло. Крылов тоже опускается на корточки и помогает им до тех пор, пока вдруг не замечает, что из его правой ладони сочится кровь. Он наспех залепляет ранку пластырем и возвращается в комнату.
Открыв дверь, он видит Машку, склонившуюся над пишущей машинкой. Тррра-та-та – дзинннь! Тррра-та-та – дзинннь! Каретка мечется под машкиной рукой, словно живая. Крылов подкрадывается сзади и утыкается губами в её затылок – тёплый, душистый и слегка отдающий запахом новой льняной наволочки. После секундной паузы затылок подчёркнуто отстраняется, а каретка продолжает метаться, не снижая темпа. Тррррра-та-та – дзинннь! Тррррра-та-та – дзинннь!… Крылов вздыхает и облачается в свою обычную дворницкую одежду: мешковатые отечественные джинсы "Орбита" с пузырями на коленках, салатовую армейскую рубашку, кирзачи с подвёрнутыми голенищами, рваную телогрейку и чёрную вязаную шапочку с белыми буквами "adidas".
Тррррра-та-та – дзинннь! Тррррра-та-та – дзинннь!… Одевшись, он выходит в коридор. Здесь, слева, в глубокой нише за шкафом, у Крылова хранится инвентарь – разнообразные лопаты и скребки, а также лом и метёлка, насаженная на длинную осиновую ручку. Пока он раздумывает, не обойтись ли ему сегодня одной снеговой лопатой, за дверью Платошкиных, расположенной напротив, вдруг оглушительно включается телевизор.
"…и Сталину тут, конечно, сильно пофартило. В том числе – с прогрессом техники. Ведь, согласитесь, не во всякую эпоху любая начальственная глупость могла быть в тот же день передана и принята к исполнению во всех уголках огромной страны, а любые доводы разума в зародыше заглушены неумолчным хором газет и радиорупоров. Но всё-таки главной его опорой была не техника, а – определённый слой людей, на которых он сделал историческую ставку. Это, как правило, были выходцы из социальных низов – люди заведомо безграмотные или, в лучшем случае, малограмотные, но, вместе с тем – чрезвычайно амбициозные и честолюбивые. Революция открыла перед ними неслыханные перспективы. Причем не в направлении частной инициативы, которая всегда считалось в России делом крайне сомнительным и малопрестижным, а в завоевании максимально высокой должности в пирамиде государственной власти. Эти люди прекрасно понимали, что только обладание властью сумеет прикрыть и оправдать их воинствующую некомпетентность – как настоящую, так и будущую… Положение усугублялось ещё и тем, что в СССР был лишь один вид пирога – государственный, и даже самые элементарные блага – деньги, продукты, крыша над головой – гражданами фактически не зарабатывались, а получались с ведома и санкции государства. Поскольку объём благ в стране всегда был крайне ограничен, принадлежность к властному аппарату являлась единственной надёжной гарантией доступа к ним. Таким образом, Сталин сумел создать и выдрессировать свой собственный класс чиновников, тотально зависимых от него и готовых к слепому выполнению любых его распоряжений – пусть даже самых безграмотных и преступных…"
Телевизор внезапно смолкает и в дверную щель просовывается всклокоченная платошкинская голова.
– Привет, Лёш. Не выручишь коллегу?
– В смысле?
– Ну, в смысле – участок не уберёшь за меня? А то по времени горю – синим пламенем…
– Да я сам по времени горю. Синим пламенем.
– Чего так?
– В Мексику завтра улетаю.
– В Мексику?!
– Ага.
Заспанные серёгины глаза вдруг вспыхивают неподдельным интересом.
– Зачем?!
– Да фиг знает. Вызвали осенью в деканат и сказали, чтоб сдал фотографии на загранпаспорт. А на днях опять приглашают и спрашивают: ну что, Алексей Александрович? Готовы представлять лицо альмы-матер в Южном полушарии?…