Кто вы, юкагиры
Шрифт:
Принимались строжайшие меры предосторожности: не разрешалось ни стрелять, ни разводить огонь для приготовления пищи. Ежедневно высылалась разведка и сообразно полученным донесениям охотники группировались в укрытиях, расположенных вдоль берега.
Шли дикие олени к переправе всегда в строгом порядке. Прежде чем войти в воду, они делились на несколько фаланг по пять-шесть рядов в каждой. Во главе фаланг находились самки. Местные охотники объясняли это тем, что у самцов слишком большие рога, которые мешают им хорошо видеть окрестности.
По мере приближения стада к реке люди с лихорадочной поспешностью, но в полном безмолвии, расставляли
Но вот уже слышно характерное сухое потрескивание суставов ног оленей — они близко! Возникает покачивающийся лес рогов первой фаланги, предводительствуемой четырьмя или пятью важенками. Олени делают последнюю остановку перед ответственным рубежом: вытянув вперед морды, они жадно втягивают воздух, испытующе оглядывают противоположный берег. Важенки словно раздумывают…
Горе было охотникам, если олени «с увалов», учуяв запах или углядев человека, «с великим восторгом» устремлялись назад! Именно такой случай произошел в 1821 г. на Большом Анюе. Дикий олень «отшатнулся» от переправы, обманув ожидания собравшихся там юкагиров, ламутов и якутов. Оказалось, что какая-то женщина переплыла в лодке на правый берег Анюя для поисков кореньев, запасенных мышами. Увидев ее, олени повернули назад.
Сарычев писал, что на Омолоне и Анюях охотники не нападали на оленей до тех пор, «пока передовой олень совсем не переплывет на другую сторону: ибо ежели ему встретится хоть малейшее препятствие, то он возвратится назад, а за ним и весь табун; но как скоро дадут ему переплыть, то ни один уже не возвратится, а следуют все за предыдущим безостановочно»{65}.
…Итак, важенки словно раздумывают. Нет, они не увидели ничего подозрительного. Они опускают головы и выходят на прибрежный песок. Еще минута — и они поплывут!
«И когда олень переплывать табунами станет, то по искусству тамошних жителей хоша тысячу [голов]… в полчаса десять человек могут заколоть», — писал в середине XVIII в. капитан Тимофей Шмалев, служивший в Анадырском остроге{66}.
Нужна большая выдержка и сноровка, чтобы постоянно держаться перед фронтом плывущих животных, не подпуская их к «ветке» и одновременно поражая их длинным и тонким копьем — «поколюгой». Самцы в воде лягались и легко могли разбить утлую лодку. Важенки и телята, случалось, выскакивали из воды прямо в лодку и топили ее. Тогда у неумевшего плавать охотника оставался всего один шанс на спасение — ухватиться за сильных оленей и ждать, когда те вынесут его на мелкое место.
Некрупных оленей некоторые охотники старались заколоть копьем в позвоночник (в этом случае туша не тонет), а крупных — лишь ранить, чтобы они сами доплыли до берега. Однако такие хитрецы, по наблюдению Матюшкина, слыли «худыми людьми». Видно, претила этике суеверного охотника подобная расчетливость!
Пока одни «ветошники» разили оленей в воде, другие перехватывали плывшие по реке туши. Охотники, ожидавшие подхода оленей на левом берегу Анадыря, стремились заколоть как можно больше оленей, бежавших к воде.
Но вот последние из оставшихся в живых оленей переправились на правый берег и умчались от своих преследователей. Охоте — конец…
Если лагерь охотников находился ниже поколки, то убитых оленей буксировали вниз по течению, для чего их связывали за рога сразу по нескольку туш. Если же лагерь оказывался выше, то туши приходилось вылавливать из воды и доставлять в лодке на место разделки поодиночке. Этого старались избегать.
Юкагирские лук и стрелы
Юкагирская пальма — охотничий нож-топор
Начиналась прозаическая, но полная глубокого значения работа — потрошение туш, сдирание шкур, разделка мяса, его вяление. Жилы со спины и с «задних голяшек» оленя сушили и сучили из них нитки, а также делали веревки, лески для удочек; из ниток плели сети и «ставы» к неводам. Оленьи шкуры и ровдуга[33] шли на пошив одежды и обуви.
К западу от Колымы поколки диких оленей «на плавях» были меньше распространены, что объясняется, видимо, большей освоенностью Западной тундры, а также отсутствием там крупных рек, текущих в широтном направлении. На нижней Индигирке «при хорошем набеге зверя» отдельные хозяйства юкагиров и ламутов в начале XX в. добывали обычно не более 30–40 оленей.
Здесь получил распространение чисто тунгусский способ охоты на диких оленей — с помощью обученного домашнего оленя-манщика.
В Устьянском районе Якутии еще недавно бытовало предание о юкагире Микиндьэ, который жил возле моря и, вооруженный пальмой, луком и стрелами, ловко добывал «диких» оленей именно таким способом. Микиндьэ передвигался верхом на учуге[34].
М. М. Геденштром, путешествовавший по северным берегам Якутии в начале XIX в., писал, что на нижней Яне один «юкагирский князек» (Барабанский) убивал оленей «посредством приученного к такому промыслу домашнего оленя, который неприметным образом приближался к табуну диких оленей и закрывал собою хозяина»{67}. Может быть, это и был Микиндьэ?
Манщик отвлекал диких оленей от стада и подводил на расстояние выстрела к охотнику. На эту роль отбирали домашних оленей темно-серой масти, походивших на своих диких собратьев.
Дрессировка манщика требовала немалых сил и терпения. Привязывая голову оленя к передним ногам, дрессировщик добивался того, чтобы олень рыл снег даже там, где заведомо не было никакого корма. Охотник держал манщика (а иногда и двух) на ремне или веревке, свитой из конского волоса. Длина веревки могла достигать 200 м.
Исключительно высокую оценку способностям оленя-манщика давал А. Аргентов: «Завидев дикого оленя, манщик тотчас бежит к нему навстречу, бросается назад, мечется в сторону, останавливается, бьет копытами землю, ложится, вскакивает, щиплет мох и продолжает свои проделки до тех пор, покуда не засвистит пуля зверолова»{68}. Если олень-манщик обладал даже половиной описанных достоинств, то и тогда он являлся незаменимым помощником охотника. Но столь «высококвалифицированные» манщики были большой редкостью и чрезвычайно ценились.