Кто вы, юкагиры
Шрифт:
С анадырским юкагиром, дед и отец которого знали родной язык, я познакомился в поселке Ваеги на реке Майн. Это был Г. А. Борисов, сам говоривший только по-русски.
Своего среднего сына Борисов назвал Тэки (Текки) Одулок, что, по его мнению, означает в переводе с юкагирского «Сын Большого Озера» (официальное имя мальчика— Андрей). Дед говорил Борисову, что так называлось на Колыме большое, сильное племя юкагиров. «Тэки, — уточняет Борисов, — значит «сын», а одулок — «озеро», — и неожиданно добавляет, — одул, по-нашему — «могущественный человек» (аналогичным образом толковал это слово В. И. Иохельсон).
Я рассказал Борисову о Николае Ивановиче Спиридонове — юкагирском писателе и ученом, подписывавшем свои литературные произведения псевдонимом Текки Одулок, о современном писателе-юкагире Семене Курилове и его романе «Ханидо и Халерха»[20]. Борисов вдруг оживился: «Ханидо — по-юкагирски «орленок», халерха — «чайка». Он когда-то слышал эти слова от отца или деда. Мы попрощались. Борисов обещал, что постарается припомнить все о своих юкагирских предках, что напишет Курилову…
«МОЯ БАБУШКА — ЧУВАНОЧКА»
Теперь переберемся в низовья Колымы — еще до прихода анадырских чуванцев достаточно плотно, по северным масштабам, заселенный край. Здесь, преимущественно в Нижнеколымске и Походске, во второй половине XVIII в. жили русские солдаты, юкагиры-омоки и русско-юкагирские метисы: поскольку русские женщины составляли только треть пришлого населения, русские мужчины довольно часто женились на юкагирках. В результате обитатели бассейна нижней Колымы быстро сплавились в единую этнографическую группу с русским языком и синкретической культурой.
В начале XIX в. иркутский исследователь М. М. Геденштром отмечал, что «сидячие» юкагиры на нижней Колыме, Омолоне и обоих Анюях (Большом и Малом) «как в образе жизни, так и языком нисколько от русских не разнствуют. Юкагирский язык большая часть из них совсем забыла»{25}.
Об облике смешанного населения этого района Ф. П. Врангель писал: «Темные, почти черные глаза и волосы, продолговатое правильное лицо и удивительная, особенно у женщин, белизна тела…»{26}.
Когда в конце 60-х годов XIX в. на нижнюю Колыму приехал уже упоминавшийся Г. Л. Майдель, он нашел там «одно смешанное племя» с почти неразличимыми «составными элементами»{27}.
Рассказывая об анюйских юкагирах, участник экспедиции Врангеля Ф. Ф. Матюшкин удивлялся тому, что они поют о соловьях, сизокрылых голубках, решетчатых окнах, им совершенно неизвестных, зато, конечно, известных русским, так же, как балалайка и скрипка, под аккомпанемент которых анюйские аборигены исполняли свои песни.
Импровизированные любовные песни обруселые юкагиры Малого Анюя называли, по словам Матюшкина, «андыльщинами»: от юкагирского андыль — «молодой человек». Юкагирская андыльщина (или андыщина) стала составной частью песенного творчества колымчан, у которых в конце XIX в. существовала андыльщина как на юкагирский, так и на русский «склон».
Для андылыцины характерны частые переходы от высоких тонов к низким. Она пелась «проголосно», т. е. протяжно, с бесконечными повторами и отступлениями от музыкальной темы. Примерно так же поются тирольские йодли.
Мой-то дедушка по-чукотски ломaт[21],
За переводы он кахтаны[22] получaт.
Моя бабушка чуваночка,
А вторая-то чукчаночка,
А уж как третья-то русаночка.
Что чуваночка обуточки сошьет,
А русаночка оладьи напекот,
А чукчаночка гостить ко мне идет,
В поводу она каргиночку[23] ведет,
В хонбах[24] мне сиводушечку[25] несет, —
говорилось в одной из песен, записанных на Колыме ссыльным народовольцем В. Г. Богоразом, впоследствии известным этнографом{28}.
В 1892 г. в селении Кулымский на левом берегу Колымы, против устья Омолона (современный поселок Колымский), побывала М. П. Черская. Она записала в дневнике: «Жители здесь — оседлые юкагиры; они совершенно обруселые, живут по-русски, все православные. По-юкагирски говорят из 19 человек двое; постройки русские. Одеваются по-русски; очень религиозные; кроме собак, никакого скота не имеют; питаются рыбою…»{29}.
В 1927 г. среди колымчан селения Походск несколько недель прожил известный орнитолог, член Комитета Севера при ВЦИК С. А. Бутурлин. Он «лишь случайно узнал, что около трети семей этого селения по паспортам не русские, а инородцы, т. е. юкагиры»{30}.
В общем к началу XX в. юкагиров на нижней Колыме не стало. Они почти без остатка растворились в русских старожилах-колымчанах, в формировании которых приняли самое непосредственное участие.
Между тем население помнило о том, что в низовьях Колымы некогда жили юкагиры, оно считало, что язык сохранившихся там ламутов — это прежний юкагирский язык, а общая для всего местного населения культура — это древняя юкагирская культура.
Мнение насчет «юкагирской культуры» разделяли даже весьма просвещенные люди. Уже упоминавшийся юкагирский писатель и ученый Н. И. Спиридонов писал, что ламуты Восточной и Западной тундры (к востоку и западу от нижней Колымы) «еще более консервативные юкагиры, чем сами юкагиры… потому что они переняли от юкагиров все»{31}.
Как будет показано ниже, Спиридонов в данном случае заблуждался: наоборот, юкагиры почти «все» заимствовали у тунгусов (в том числе ламутов).
«НАСТОЯЩИЕ» И «НЕНАСТОЯЩИЕ»