Кто я
Шрифт:
Я встал с кровати и начал ходить по комнате, как Она. Правда, ходить было особо негде. Два шага – и я упираюсь в стену.
«Какой я был дурак! – корил я сам себя. – Уже около шестидесяти дней, как я прозрел, и ни разу я не подумал о своих собратьях. Они ведь тоже могут все понимать. Мне надо только выяснить, что именно».
Мой план побега казался мне уже не единственным выходом. Мне нужно организовать восстание. Нужно поднять всех наших. Их здесь не меньше семисот четырнадцати. Если бы мы все поднялись, мы реально смогли бы победить людей.
А теперь нужно было
Он
Несколько дней я пытался пообщаться со своими сородичами. На четвертый день я понял, что это практически невозможно. Условий для этого не было никаких.
Во-первых, это было запрещено людьми. Во-вторых, у нас не было рта, чтобы разговаривать. В-третьих, мы все в достаточной степени деградировали. Собратья пробегали мимо меня с невидящими глазами, в которых не было ни одной живой мысли. Может, там и были мысли: но не их собственные, а те, которые им внушили при помощи боли.
За всю свою жизнь я общался всего два раза. Первый раз потрогал за локоть Ее. Второй раз изнасиловал Другую Ее. Вот и все мое общение.
Я пытался смотреть на своих собратьев. Они не отвечали взглядом. Да и мне было страшно смотреть слишком долго: если бы это заметили люди, меня бы быстренько обработали.
Где я мог общаться? Я работал больше с грузовиком и рудой. Иногда со мной разговаривал толстяк, но мне он был больше врагом, чем другом. Его подруга тоже иногда разговаривала с бездушными предметами. Когда ее плеер не включался, она могла сказать ему: «А ну давай играй! Сыграй мне песню». На самом деле это не общение, а всего лишь мысли вслух. Они не приносят пользы.
И я понял, что надо ждать, когда нас поведут в столовую. Там стоит целая толпа таких же, как я. И хоть там за нами следят, но можно будет попытаться пообщаться.
Первое, что я сделал, это толкнул в руку парня, стоящего за мной в очереди. Он никак на это не прореагировал.
Я толкнул его снова. Он отодвинулся от меня.
Я повернулся к нему и долго смотрел в глаза. Он не смотрел на меня и вряд ли понимал, что что-то происходит.
Я попытался проделать то же самое с тем, кто стоит впереди. Эффект был тот же: ноль эмоций. На меня просто не обращали внимания.
Тогда я увидел на полу крышку от бутылки. Она просто валялась под ногами. Улучив момент, когда никто из людей не видит, я нагнулся и поднял ее. Крышка была маленькая: она вполне умещалась в ладонь. Если какой-то человек и посмотрел бы на мой кулак, он бы не понял, что внутри есть крышка от бутылки.
Я повернулся к тому, кто стоял сзади, взял его за руку и вложил в его ладонь крышку от бутылки. Она упала на пол.
Я поднял ее и вложил ему в ладонь снова. Он обратил внимание, что с ним что-то делают. Он посмотрел на свою ладонь. Это длилось одно мгновение. После чего крышка опять упала на пол.
Что ж, мне спешить было некуда. Я опять поднял крышку, вложил ему в ладонь и долго держал так, чтобы тот понял: я с ним общаюсь.
Вероятно, можно было придумать другой способ общения. Например, взять руками его голову,
Когда подошла моя очередь, я терпел, когда в меня зальют пищу. Звука от падения крышки я не слышал. Порция еды кончилась, из меня вытащили шланг, я вкрутил затычку. Когда я пробегал мимо Него, я увидел, что один его кулак плотно сжат, а другая рука расслаблена. Значит, он держал мою крышку.
Я был доволен. Я пообщался с кем-то из моих сородичей. Я назвал этого парня «Он» и был горд, что смог придумать такой способ общения.
Но как этого было мало! Я ведь хотел не просто надавать всем своим сородичам крышки от бутылок. Я хотел, чтобы они начали что-то осознавать. Я хотел, чтобы они вспомнили себя. Я хотел, чтобы они поднялись на восстание.
Если я буду общаться подобным образом со всеми семьюстами четырнадцатью собратьями, мне потребуются годы, чтобы убедить их в том, что нужно подниматься на восстание.
А времени у меня не так много. Деградировать можно вперед, чем сделать что-то полезное.
А я еще удивлялся, почему у меня отдельная комната. Ведь людям это не выгодно. Как они любят говорить, «мороки много». Можно было бы просто выделить рабам одно помещение и сваливать их на отдых в одну большую кучу. Так нет же! У меня не просто отдельная комната, у меня там есть кровать, стол и унитаз. На кровати лежит простынь, которую меняют раз в две-три недели. Зачем рабам, которые считают себя машинами, такие человеческие условия?
Я понял это только после общения с Ним. Люди просто не хотели, чтобы мы общались. Если бы нас оставляли в одном помещении без присмотра, мы нашли бы способ как-то договориться друг с другом. Нас разъединили, не только залепив рты затычкой, но и разогнав по разным комнатам.
Я сделал большую глупость. Я не посмотрел табличку у Него. Я не знаю его номера, и не запомнил, как он выглядит. Я не знаю, где он работает. Я совершенно не проследил за ним.
Если сейчас я встречу Его где-нибудь в коридоре, я Его не узнаю.
Я долго думал: смог бы я посмотреть на его табличку или нет? Ведь кругом были люди. Это выглядело бы очень подозрительно. Так что хорошо, что я ничем не рисковал.
Мое общение прошло даром. Я не знаю, где мне найти этого парня, чтобы пообщаться с ним еще.
Единственное, что я вынес из этого общения, что моим собратьям очень плохо. Им гораздо хуже, чем мне. Они вообще ничего не соображают. Так что организовать восстание не получится.
Надо все делать самому.
Для этого нужно было все обдумать и собрать нужную информацию. Я уже понял принцип этой жизни. Люди прилетели на нашу планету, взяли в рабство моих сородичей и остались тут жить. Скорей всего, у них какие-то конфликты с какими-то еще людьми. Может, это другая цивилизация, а может, просто инакомыслящие. Но почему-то время от времени они сбрасывают на эту планету атомные бомбы и пытаются уничтожить друг друга. Не поэтому ли наш корпус находится под землей?