Кто я
Шрифт:
Я не шевелился.
– Может, его тоже на всякий случай обработать? – спросил один.
Мне не было дела до того, обработают меня или нет. Я лишь воспринимал то, что происходит вокруг, но не анализировал.
– Слишком часто нельзя, сдохнуть может. Какой у него номер?
Человек закопошился у меня на груди, стал проверять табличку.
– Семьсот четырнадцатый.
– Семьсот четырнадцатый? Сейчас посмотрю…
Он склонился над каким-то прибором, а потом сказал:
– Он был обработан три дня назад. Говорю же: сдохнуть может, если слишком часто. А если он сейчас этого хлебнул…
– Как бы он хлебнул? Говорю же: я обрабатывал бабу, а
– Ладно, черт с ним. Давайте просто дотащим его до комнаты и бросим там. Где его дом?
Меня взяли с двух сторон под мышки и поволокли по коридору. Я видел, что Другую Ее также волокут, только в другую сторону. Было неприятное ощущение в ягодицах, когда их волокли по шершавому и холодному полу. Я понял, откуда у меня была боль в ягодицах эти дни. Меня уже таскали вот так по коридору после какой-то обработки.
Когда меня волокли мимо урны с мусором, я специально выгнул ногу так, чтобы задеть по ней. Это было единственное, на что я был способен.
Хлопнула моя дверь. Люди сделали последний рывок и заволокли меня в мою комнату.
– Затащим его на кровать?
– Да ну, тяжести такие таскать. Лучше пусть валяется на полу.
– Проснется утром и не поймет, что случилось.
– Эти тупые твари и так ничего не понимают.
Дверь захлопнулась. Удаляющиеся шаги по коридору. Я остался один.
Смертная тоска. Такая тоска, что не хочется думать, чувствовать, мыслить. Картина мира прояснилась. Все встало на свои места. Но это было так сложно принять, что я не мог этого сделать.
Я привык считать себя машиной. Я думал, что знаю об этом. А это была ложь. Это были чужие мысли. И даже те, кто говорил их, понимали, что это ложь. А я им верил.
Мне говорили, что я сделан на благо людей. Я все думал, как же я мог быть сделан? Теперь я понимал это. Люди ловили нас – живых и разумных существ – и делали себе из нас машины. Они просто уничтожали в нас душу, индивидуальность, характер, желания. Оставалось только тело, способное выполнять всякие функции. Но тело без души не живет. Все равно как кусок мяса, который я однажды вытащил из помойки и съел. Тело может подчиняться только душе. А раз ни одна здравомыслящая душа не желала бы подчиняться людям, они калечили эти души. Они ставили на конвейер это дело. Как много рабов они сделали себе из нормальных, живых и мыслящих людей!
У меня бы, может, мурашки пробежали бы по коже. Но не было сил их чувствовать. Это было состояние полной апатии, всемирной тоски, от которого не отделаться. Оно заглушает все другие чувства. Ты думаешь, что мог бы почувствовать что-то, но на деле не можешь.
Я лежал в комнате на полу возле кровати и думал. Живое существо не может не думать. Оно не может выкинуть из головы плохие мысли. Эти мысли, если были бы материальны, могли бы раздавить меня всего полностью. Я физически чувствовал тяжесть от них.
Это была невыносимая ночь. Это была самая кошмарная ночь в моей жизни.
А утром все началось с начала. Я бежал на работу, слушал дыхание и стук таблички. Теперь я понимал, что меня всегда привлекало в моем дыхании. Оно было неестественным. Раньше я дышал совсем не так. Когда я был свободным, во рту у меня не торчало дурацкой затычки. У меня был рот, и я мог говорить. И дышал я мягче и тише. Но люди не просто обработали меня излучателями. Они впаяли мне в рот железную трубку, вкрутили затычку, и через нее мне приходится дышать. Поэтому звук такой громкий, это и привлекало мое внимание.
И таблички раньше на мне не было. Я мог бегать по лесу, и ничего не бренчало на моей груди.
Лес – он был такой же, как приснился однажды во сне. Эти краски, солнце, зелень – это было не плодом моего воображения, это были далекие воспоминания о том, что я раньше имел.
Я работал так же, как и всегда. Ждал экскаватор, ехал к контейнерам, ссыпал руду. Но все мои мысли были заняты тем, что я узнал вчера.
Только как дальше с этим жить? Тяжесть была неимоверная. Она так давила на плечи, что я сгибался под ней.
Я смотрел на жизнь другим глазами. Теперь я видел то, что действительно происходит, а не то, что мне внушали с помощью излучателя. Я видел, что люди ненавидят рабов. То и дело было слышно:
– Ну ты, тварь, пошевеливайся!
– Эти тупые уроды сегодня плохо работают!
– Какой номер? Надо взять его под контроль!
Я знал, какой контроль они имеют в виду: обработать раба излучателем, чтобы сделать его более тупым и более послушным.
Почему я раньше не замечал многих вещей, которые сейчас были видны? Люди ненавидели рабов. Они говорили об этом. Если бы рабы действительно были машинами, их не за что было бы ненавидеть. У меня сколько угодно мог ломаться грузовик. Сколько угодно долго мне приходилось ждать экскаватор. Но ненавидеть за это машины? Это было просто глупо. Невозможно испытывать ненависть к предметам. Ненавидеть можно только живых существ и то, что с ними связано. Ни один человек не пнул грузовик по покрышке и не сказал: «Тупой урод сегодня плохо работает!» Подобное отношение у них было только к рабам, таким же, как я. И надо быть недалеким, чтобы не увидеть и не понять это.
И все же работать было лучше, чем прибежать после домой и сидеть там одному, маясь от одиночества и накативших мыслей.
Как только я представлял, что изо дня в день я буду делать одно и то же, мне становилось плохо. Я и раньше делал одно и то же, но тогда я не знал, что я живой. Я считал себя машиной и думал, что это нормальный ход вещей. Но теперь я понял, что творится в мире. Я не был согласен со всем этим. Но разве я мог изменить что-то?
Я сидел в своей комнате на кровати и снова вспоминал, как Другую Ее обрабатывали излучателем. Тогда один человек сказал про меня: «Он был обработан три дня назад». Я не помнил этого. Не удивительно, если во время обработки тебе внушают: «Сейчас ты забудешь обо всем, что я сказал. А когда очнешься, то будешь только выполнять приказы». Я не помнил, но я заметил, что произошло что-то. Я заметил какие-то странности, несостыковки. Я видел, что у меня изодраны руки, ягодицы и посажен синяк на коленке. Люди очень плохо делали свою работу. Они оставляли улики, как будто бы специально, чтобы можно было заметить. Вчера они не затащили меня на кровать, а оставили на полу. Это тоже могло вызвать подозрения.
Люди совсем потеряли страх. Они называли рабов «тупыми тварями», а сами умом не отличались. Все сходило им с рук, они оставались безнаказанными. Зачем им было выполнять свою работу чисто? Они делали ее как попало. Другую Ее не дотащили до кабинета врача, а обработали прямо в коридоре. Это могли видеть не только я, но и другие люди и рабы, кому смотреть на это не желательно.
Мне казалось, что я ненавижу людей. Они отняли самое ценное, что у меня было: меня самого. Может, многие считают, что самое ценное на свете – это жизнь. Это не так. Жизнь можно сохранить, но когда ты порабощаешь кого-то, ты отнимаешь у него гораздо больше, чем жизнь.