Кто я
Шрифт:
Но их нельзя было делать на видном месте. Иногда люди заходят в мою комнату. Если они увидят такое на моем столе, они могут догадаться, что я мыслю и помню. Меня обработают, и я снова все потеряю.
Нет, царапины надо ставить в другом месте. Куда никто из людей не полезет.
Я долго думал, где их можно сделать. Я представлял, как делаю их: несколько штук в один ряд. Лучше всего сделать это под крышкой стола. Когда я лежу на кровати, то смогу извернуться так, чтобы увидеть это. Но никто из людей не догадается лечь на мою кровать, чтобы проверить, или перевернуть
Я вычистил свой ноготь, чтобы удобнее было царапать. А потом немного наклонил стол. Хотел уже сделать эти царапины. Но вдруг увидел, что они там есть. Несколько царапин стояли в один ряд с оборотной стороны столешницы. Примерно так, как я себе представлял до этого. Секунду я смотрел на них, потом стол выпал у меня из рук и загремел об пол. А я сел на кровать, закрыв глаза руками. Сердце билось в груди так, словно хотело выпрыгнуть наружу. Только и от этого мне не стало бы легче.
Тоска, бесконечная, как этот мир, висела в воздухе. Я понимал, что уже однажды имел какие-то воспоминания и дорожил ими. Что я однажды сделал эти царапины, чтобы не потерять их. Но все равно потерял после очередной обработки.
Я даже смог восстановить по памяти, как я их когда-то делал. Наверное, это было еще до Нее. Сколько же времени я здесь нахожусь? Сколько раз просыпался от бездумного состояния машины к состоянию мыслящего существа? И сколько раз меня лишали всего этого?
И самое главное – что мне делать в моей ситуации? Где искать выход, если все продумано до мелочей и заранее запланировано без тебя?
Только на следующий день я осмелился перевернуть стол и тщательно рассмотреть его. Я насчитал там четыре царапины. Я не знаю, что они обозначали. Я не помнил этих воспоминаний. И мне казалось очень несправедливым, что такую естественную способность человека как память низвели до состояния, когда приходится выдумывать вспомогательные средства. Которые, к тому же, все равно не помогают.
Так к моей коллекции воспоминаний прибавилось еще одно: как я обнаружил у себя под столом царапины, которые сделал когда-то давно. Это было одно из самых неприятных и уничтожающих воспоминаний. При одной мысли об этом становилось очень больно.
Я не стал больше делать царапин. Понял, что это бесполезно. Решил, что лучше буду просто хранить их в памяти. Но до каких пор я мог накапливать все это в своем багаже? Надо было что-то делать. А при одной мысли об этом в уме возникало слово «Никогда».
Я был слишком маленьким и слишком одиноким, слишком бесправным и слишком немым, чтобы можно было сделать что-то в моей ситуации.
Я стал коллекционировать не только воспоминания, но и нечаянно подслушанные разговоры. Казалось, люди потеряли всякий страх, расслабились больше обычного. Они не стеснялись говорить при рабах то, чего те не должны были слышать.
– Около двадцати процентов баб забеременело. Я сделал все расчеты. Что делать с остальными? Опять предложить
– Думаю, не стоит. Они разучились заниматься сексом. От них мороки больше, чем пользы.
– Тогда, может, следует сделать парочку племенных бычков? Обработать их должным образом… И этих не отвлекать от работы, и мужики бы осеменяли баб.
– Может, лучше наловить диких?
– Они, скоты, убивают себя прежде, чем к ним подойдешь. Да и племен уже, кажется, не осталось. Где их искать по лесам и весям?
– А где этих дикарок нашли? Надо пробовать, а не сдаваться.
Из этого разговора я понял, что наше племя не все взято под контроль. Есть еще где-то счастливчики, которые смогли достойно умереть. Или счастливчики, которые смогли спрятаться. Но охота продолжается. Люди не успокоятся до тех пор, пока не переловят и не искалечат всех.
Проблемы людей были тоже до неимоверности тупыми. Они делали нам детей! Ведь наверняка сначала поубивали детей, потому что посчитали ненужными. А теперь не знают, где их взять.
Услышал я и такой разговор.
– Всех беременных сослали в корпус номер восемь. Создали им неплохие условия. Пусть себе рожают спокойно.
– А потом что делать с родившими женщинами? Поубивать?
– Зачем же? Опять оплодотворить, пусть рожают. Рабы нам нужны. Или переслать всех женщин в третий корпус, там они делают какие-то безделушки. Вот и пусть работают.
Теперь я знал, что Она живет с третьем корпусе, а Другая Она – в восьмом. Зачем мне нужны были эти сведения, я не знал. Но эти женщины были в моей жизни, и мне хотелось как-то отследить, что с ними, что они делают, как живут.
Я знал, что в таких условиях они не могут жить хорошо. Но все же надо было хоть что-то о них знать.
Мне было интересно, сколько вообще корпусов существует? Я пытался подслушать информацию на этот счет. Но люди не разговаривали про это.
Ответ на свой вопрос я нашел неожиданно в том месте, в котором даже не предполагал.
Я приехал на грузовике и стал ссыпать руду в контейнеры. Толстяк, как всегда, сидел ко мне спиной и что-то делал в компьютере. Я думал, что он играет в игрушки, и заглянул к нему через плечо. На экране были какие-то картинки. Я решил, что не понимаю этого, и отвернулся. И тут до меня дошло, что это не просто картинки, а схема. Я увидел дороги и какие-то объекты. Тут же были надписи: корпус номер два, корпус номер три… Толстяк рассматривал эту схему. Наверное, хотел отправить куда-то груз. Он водил стрелочкой от корпуса номер три к ближайшему от нас корпусу номер два.
Помню, раньше я думал, куда идет руда, которую я ссыпаю в контейнер? Сейчас я догадался. Толстяк тут для того и сидит, чтобы распределять дальнейший ход этой руды. А вовсе не для того, чтобы говорить мне: «Не убирай за собой, все равно тут грязно!» Он отправляет руду на каком-то транспорте в разные места, в зависимости от того, что именно я привезу.
И почему я раньше не смотрел на все эти вещи? Почему я даже не думал о том, что информацию получать довольно-таки просто. Нужно просто слушать, смотреть и не отворачиваться.