Куба, любовь моя

Ахманов Михаил Сергеевич

* * *

Джон Хемминг. «Завоевание империи инков. Проклятие исчезнувшей цивилизации»

…Он был одним из тех непостижимых людей, движимых амбициями, у которых нет ясной цели. Он не был религиозным фанатиком, как Кортес, и оставался равнодушным к обращению в христианство местного населения или к их благосостоянию. Его амбиции привели его наверх из неясного прошлого, в котором он был всего лишь незаконнорожденным сыном ничем не примечательного офицера, к тому положению, которого он достиг, сосредоточив с своих руках колоссальное состояние и огромную власть. По словам Лопеса де Гомара, он «нашел и присвоил себе больше золота и серебра, чем любой другой из многочисленных испанцев, побывавших в Вест-Индии,

и даже больше любых военачальников, которые существовали в мировой истории». И тем не менее он не умел как следует использовать свое богатство. Он ни одевался излишне роскошно, ни жил расточительно; его успех пришел к нему слишком поздно, чтобы он стал заводить сумасбродные увлечения охотой или лошадьми, строительством домов, женщинами, занятиями искусством или карьерой в обществе. Он так и не женился, хотя явно испытывал нежные чувства к своим принцессам из рода Инки и к детям, которых они ему родили. Он был простой солдат, неграмотный и бедный, но его глубоко уважали и слушались молодые люди, которых он вел за собой. И это уважение было вполне заслуженным, так как он был великолепным руководителем, бесконечно упорным и решительным в течение всех тяжелых лет исследовательских походов до открытия Перу, а также твердым и хладнокровно храбрым во время завоевания. Он был спокоен и дипломатичен; он добился для своего сомнительного предприятия поддержки от испанской королевской власти, установил разумные отношения с Инками Атауальпой и Манко и зачастую ограничивал произвол и охлаждал горячие головы авантюристов, из которых состояла его армия. Но он мог быть жестоким и бессердечным, а абсолютное отсутствие у него административного опыта сделало его нерешительным губернатором.

* * *

Из записок Педро Санчо,

секретаря и хрониста экспедиции

Великого вождя той земли звали Атауальпа, а титул ему был Инка, что означает высшую власть над всеми другими вождями, воинами и простолюдинами. Как я уже говорил, после пленения вождя поместили в комнату в храме Солнца на окраине Кахамарки. Генерал-капитан повелел дать пленнику новую одежду, так как прежняя была изорвана нашими воинами, стащившими Атауальпу с паланкина. Затем вождя пригласили к трапезе, и ему прислуживали точно так же, как самому генерал-капитану, и, по приказу последнего, хорошо с ним обращались. Ему даже разрешили выбрать женщин из числа пленниц, чтобы те состояли при нем в качестве служанок.

Эти милости генерал-капитана сопровождались речами, призванными успокоить Инку. Но он был охвачен страхом и всякий раз, когда испанцы входили к нему, думал, что они пришли его убить. Заметив, что вождь все время печалится, генерал-капитан сказал, что Атауальпа не должен предаваться грусти. «Ибо, – сказал генерал-капитан, – в каждой стране, куда мы, христиане, приходили, были великие правители, и мы сделали их своими друзьями и вассалами нашего императора как мирными путями, так и посредством войны, поэтому Инка не должен чувствовать себя потрясенным, попав к нам в плен».

Вскоре Атауальпа заметил, что испанцы ищут и собирают золото, и спросил подтверждения у генерал-капитана, обещая богатый выкуп за свою жизнь и свободу. Сколько золота он может дать? – спросил генерал-капитан. Вытянув руку вверх, Инка ответил, что наполнит комнату золотом до этой отметки. А комната, в которой он содержался, имела 22 фута в длину, 17 в ширину, и высота, отмеченная вождем, была около 8 футов. Атауальпа сказал, что до этой высоты комната будет полна предметами из золота, кувшинами и подносами, вазами и статуэтками, а кроме того, ее дважды наполнят серебром, и это будет сделано за два месяца. И тогда генерал-капитан поклялся именем Господа, что если свершится такое обещание, то Инка останется жив и получит свободу.

И стала та клятва первым шагом к великому греху, ибо Инка выполнил обещанное, но по приказу генерал-капитана его умертвили. Не важно, что нашего предводителя склонили к этому дурные советчики; важно, что он дал клятву, сам произнес ее слова, однако сказанного не сдержал, а значит, виновен он перед лицом Господа. Господь же к клятвопреступникам суров, и тяжела его кара.

Пришелец из прошлого

Забойщики спят мало

и спят чутко. Лично мне хватает четырех-пяти часов, с двух ночи до шести-семи утра. В прежние годы я увлекался чтением; собрал и осилил все романы о вампирах, какие выходили на русском языке, поражаясь выдумке авторов, а также их наивности, ибо – к счастью для них! – никто из писательской братии с натуральным упырем дела не имел. Во всяком случае, в тот период, когда они сочиняли свои истории, иначе роман остался бы недописанным. Много я таких книжек прочитал, но это уже в прошлом. Теперь я не листаю ночами страницы, а нахожусь, как подобает персоне, обремененной семьей, на супружеском ложе, под боком у ласточки. Она спит долго и крепко, а я гляжу на чудное ее лицо, слушаю, как она дышит, касаюсь ее шелковых волос и размышляю о том, как мне повезло. Ей, впрочем, тоже – все-таки я, и никто иной, сделал ее из вампира человеком. Спасибо Лавке и голубым пилюлям!

В общем, в ночь после облавы она уснула сразу, как до постели добралась, а меня в сон что-то не тянуло. Я вычистил клинок и сел у окна, глядя на звездное небо. Наш номер был на втором этаже, в той части дворца, что обращена не к городу и площади, а к живописным скалам, но любоваться ими я не мог – они тонули в бархатной тьме южной ночи. Так что я смотрел на небеса и удивлялся тому, какие на Кубе яркие звезды – ярче, чем в Турции, Греции и Испании, не говоря уж о московских. Здесь понимаешь, что звезды вовсе не мелкие точечки в небесах, а гигантские светила. Они пылали в космосе миллиарды лет до нас и будут пылать еще столько же, до той поры, когда Вселенная сожмется в крохотный шарик. О нас к тому времени не будет ни воспоминаний, ни праха, ни даже какой-нибудь там молекулы ДНК.

Так я сидел, слушая пение цикад за окном и тихое посапывание ласточки, и размышлял о вечном и нетленном. Подходящее занятие для человека, посвященного в Великую Тайну вампиров! Эта Тайна гласит – если, конечно, графиня Батори меня не обманула, – что Страшный суд уже случился и всем нам, живым и мертвым, вынесен суровый приговор: оставаться в преисподней реальности, в этой юдоли слез и печалей, без всякой надежды на милость и прощение. Может, оно и в самом деле так… Но, с другой стороны, к чему мне это прощение? К чему божьи милости и райские кущи? Ласточка со мной, клинок и «шеффилд» тоже, и этого вполне достаточно.

Цикады внезапно смолкли, и теперь я слышал только дыхание Анны. Мне нужно немногое, чтобы насторожиться; собственно, я всегда настороже, это мое естественное состояние. Такой врожденный рефлекс у Забойщиков, как утверждает магистр.

Рука сама собой потянулась к обрезу. Сжимая ружье, я бесшумно поднялся и встал сбоку от окна. Ствол был ледяным, и слабая ментальная аура, совсем незаметная еще секунду назад, защекотала мои извилины. Очень знакомый запах! Я ощущал его не далее чем прошлым днем в ущелье Сигуэнца.

Присев, я дотянулся до кровати и сдернул с Анны покрывало. Нулевой результат. С тем же успехом я похлопал ее по руке, дернул за голую ногу и за краешек ночной рубашки. Пришлось прибегнуть к крайним мерам. К каким именно, я не скажу, чтобы не выдавать секретов супружеского ложа. Анна отмахнулась, пробормотала: «Нет, не сегодня, милый… Я такая усталая…» – но все же глазки ее приоткрылись.

– Проснитесь, сеньора, – шепнул я. – По делу бужу, по делу, не для любовных утех.

Есть у моей супруги неоценимое качество: в критические моменты она знает точно, как поступать. Вот хотя бы недавний эпизод, когда мы уносили ноги от обвала: она лежала на моем плече, не трепыхаясь, не издавая ни звука и выполняя при этом важную миссию: крепко держала мое драгоценное ружье. И сейчас она была на высоте: соскользнула с кровати, схватила катану и замерла у стены в позе японского воина, готового к атаке. В другое время я бы залюбовался ею, да случай был неподходящий.

– Что? – тихо выдохнула Анна.

– Наш кабальеро явился, – так же тихо ответил я. – Запомнил нас. Выследил или взял кого-то в Апакундо, перекусил, а заодно разжился информацией.

– Что мне делать?

– Расслабься и сиди, где сидишь. Сунет голову в окно, тут ему и конец.

Окна в бывшей усадьбе Пиноса были узкими, чтобы не пропускать жары в знойную пору и влагу в сезон дождей. Днем окно закрывали жалюзи, но сейчас они были подняты, а створки – распахнуты, и свежий горный ветерок, залетая в комнату, овевал наши лица. Свет мы, разумеется, не включили, и я видел, как поблескивают в темноте глаза моей ласточки и как колышется на груди легкая ткань рубашки. В другое время… Да что говорить!