Кудесница для князя
Шрифт:
– Смилан! – наконец окликнула она воина.
Тот, показалось, остановился не сразу, словно решил сделать вид, что не услышал разлетевшегося эхом по спящему лесу голоса. Он всё же обернулся, и Таскув едва не споткнулась от негодования в его взгляде. Словно паомешала чему-то. Она подошла и кивнула в ту сторону, куда он шёл:
– А ты знаешь, что снова в ялпынг-маа идёшь?
Тот проследил за её движением и дёрнул плечом безразлично:
– Здесь, куда ни ступи, всё в каком-нибудь святилище окажешься. Чего тебе не спится?
Таскув нахмурилась от столь небрежных слов: неприятно
– Да вот, наотдыхалась, видно. Хватит. А ты всё же осторожнее. Иначе и оберег мой не спасёт.
Но никакого оберега на его шее почему-то не оказалось. Неужто снял, все её предостережения глупостью посчитал? И как муромчане тогда вообще поверили в то, что вогулы им могут помочь, если их заветами пренебрегают, как чем-то не стоящим внимания? Таскув задавила в груди негодование, хоть самоуверенность Смилана и задела её. Вот утянут его духи по дороге к остякам в какое болото, так, сможет, вспомнит о своей беспечности!
А воин на её слова лишь улыбнулся снисходительно, как малому дитю, которое упорствует в давно наскучившей всем забаве.
– Не переживай, пташка, ничего со мной не случится.
Он вдруг коснулся ладонью её щеки, погладил большим пальцем, тронув уголок губ. А лицо его стало серьёзным и задумчивым.
– Так куда ты в ночь пошёл? – вмиг пересохшим языком проговорила Таскув, отстраняясь.
– Не спится, вот и пройтись решил.
И улыбнулся снова, ласково, успокаивающе. Врёт. Как пить дать. Но более ничего выспрашивать она не взялась. Пусть идет себе, а она проследит тихонько, чего это он задумал. Только убедить его надо, что в лагерь вернуться решила.
– Может, со мной пройдёшься? – совершенно неожиданно предложил Смилан, качнув головой вдоль тропы. И добавил, расширив глаза, словно от испуга: – А то и правда забреду, куда не следует.
И за руку взял, сжал крепко в своей, будто никуда теперь и отпускать не собирался. Таскув глянула, пытаясь понять, в чём подвох, но ясные глаза воина смотрели так безмятежно, что все сомнения таяли в голове. И волнующее тепло разбегалось по телу от его прикосновения. Слишком волнующее – нехорошо. И она высвободилась, проворчав:
– Ну, пойдём. Тебе же лучше.
Они пошли по едва видной в темноте дорожке: ладно хоть свет луны позволял что-то разглядеть под ногами. Таскув шла впереди, ощущая спиной неподвижный и изучающий взгляд Смилана. Как теперь, унял он свое недоверие после принесения жертвы на Ойка-Сяхыл? Или по-прежнему ждёт, что она обманет, ведь никто не мог проверить, чем тот ритуал обернулся, и не умер ли всё же Ижеслав, пока они среди гор скитаются. И казалось, хочет воин что-то спросить, а молчит всё равно. И верно, чего вдруг им по душам разговаривать? Но воеводов сын вдруг вздохнул.
– Ты, верно, очень любишь своего охотника, раз решилась против рода пойти?
Вот, значит, какой вопрос на языке у него вертелся – аж воздух раскаялся, какое его любопытство взяло. Таскув коротко обернулась. Смилан лишь брови приподнял, мол, разве тайна в том есть какая? Нет, верно.
– С детства, наверное… – она вновь посмотрела перед собой. – Не мыслю жизни без него. И представить не
Таскув отшвырнула носком сапога попавшую под ногу ветку. Вроде, большого откровения не сказала, а на душе стало как-то… неправильно. Словно вынула на поверхность то, что долго в самом потаённом уголке сердца хранила. Даже с Эви они о том не много разговоров вели.
Смилан тихо усмехнулся и вдруг за локоть её взял, останавливая. Встал напротив, склонив голову, но всё равно на него смотреть, так снизу вверх: высок он непривычно для вогулов. У них таких сроду не рождалось.
– Так уж прям другого и не представишь? – спросил вкрадчиво. – Может, просто других не видала?
И ладонью вверх по руке провёл, скользнул по плечу и по спине до талии. Таскув шагнула прочь, но он отстраниться не дал, к себе притянул. Застрял в груди сухой комок, вздрагивающий от гулких ударов сердца.
– Глупости ты удумал, Смилан Отомашевич. Пусти!
Но воин и не послушал: сверкнула на его лице сквозь темноту белозубая улыбка, и дыхание, горячее, дурманящее, пронеслось жаром по скуле. Таскув упёрлась ладонями ему в грудь, а он второй рукой обнял и приподнял над землёй легко, словно не весила она ничего.
– Сама ты себя не знаешь, пташка, – шепнул, прижимаясь губами к шее, и вдруг снова на ноги поставил.
Вмиг пропали его объятия – и по взмокшей спине пробежал озноб. Таскув огляделась: оказалось, что рядом никого и нет, а вокруг – лютое ломное место. Непонятно даже, как сюда забраться можно было, не сломав себе ничего. Поваленные когда-то гулявшей здесь бурей ели топорщили в стороны иссохшие корни и ветви, на которых не зеленело ни одной иголки. Над болотистой землёй стелился длинными лоскутами туман. Пахло грибами и мхом. Как назло, в небе потянулись прозрачные облака, скрадывая даже неверный свет луны. И обступила со всех сторон почти живая мгла, в глубине которой, казалось, могли бы спрятаться любые чудища.
Таскув повернулась вокруг себя, выискивая тропу – тщетно. Конечно же, нет её здесь. И не было, верно, никогда. Ладони похолодели от вмиг накрывшего ужаса: куда идти? Она задрала голову, пытаясь по звёздам понять, в какой стороне лагерь, но плотная хмарь не дала ничего увидеть. Сапоги медленно намокали, а ноги проваливались в ненадёжную мягкую топь. Коли стоять так, можно и потонуть, пожалуй. Словно в насмешку над недавними мыслями о том, что Смилана, оберег снявшего, духи в болото утащат.
Таскув, почти наощупь сделала пару шагов в сторону: лучше бы и не двигалась. Откуда ни возьмись ей наперерез выскочил уже знакомый олень с черной шкурой. Едва не налетел, но резко прянул в сторону и умчался в чащу. Таскув отшатнулась, оглядываясь, чтоб не споткнуться. Ухнул вниз не пойми откуда взявшийся овраг, покрытый сочной травой. И удержаться-то не за что! Она взмахнула руками, не успев толком ничего сообразить, и рухнула боком. Падая, больно приложилась плечом, покатилась и почти до хруста ударилась головой о лежащее на дне бревно. В ушах зазвенело, а ночная тьма и вовсе канула в непроглядную черноту. По телу разлилась невыносимая, тяготная дурнота, и, прежде чем провалиться в беспамятство, Таскув увидела на краю оврага тёмную мужскую фигуру.