Кудесница для князя
Шрифт:
Отомаш вдруг выпрямился, словно к оглобле его привязали. И Смилан напрягся, хмуря брови.
– О многом мы думали, а такого не ведали, – на удивление озадаченно пробормотал воевода. – И ты уже поняла, кто заклятие сотворил?
Таскув руками развела. Слишком далеко источник заклинания и тот, на кого оно легло. Тут никак не отыщешь виноватого.
– Нет. Ижеслава мне увидеть надо. Там, может, и сумею найти, откуда тянется эта нить. Но заклятие больно мудрёное и искусное. Тяжело будет.
Воевода бросил пудовый взгляд на сына, а тот и не заметил: так в мысли свои погрузился. Таскув некоторое время смотрела то на одного, то на другого, едва не подпрыгивая от нетерпения. Слышала она неподалёку голос Унху – увидеть хотела невыносимо. А сказать муромчанам ей было больше нечего.
– Что ж, спасибо тебе, светлая аги, – наконец вздохнул воевода и рукой к выходу махнул, мол, идти можешь.
Вот же, вроде, и обязан ей, на помощь уповает, а в словах и жестах Отомаша проскальзывали порой повелительность и властность. Словно воином своим или служанкой распоряжался. Привык приказы раздавать. Но всё ж неприятно.
Таскув поддёрнула подол парки и вышла. Увидела сначала Елдана, который сёдла с лошадей вместе с сыновьями снимал. Огляделась в поисках Унху. Вдруг из-за воеводовой палатки вышел сокрытый тенью человек и, схватив её за локоть, утащил прочь. Таскув едва не вскрикнула, но узнала охотника. Сердито выдернула руку из его пальцев.
– Любишь ты пугать меня.
Унху снова к себе притянул, обезоруживающе улыбаясь.
– Да Елдан глаз с меня почти не сводит. Боюсь, не пустит к тебе, коли промедлю. Ему, вишь, слово Калтащ, которое нас связало, не указ. Я ж за всю дорогу извёлся в неведении. А когда тропа та и вовсе оборвалась… Не сталось с тобой ничего дурного?
– Не сталось.
Он улыбнулся шире и наклонился было поцеловать – уже губ её коснулся. Вдруг прокатилась по хребту ледяная дрожь, а в груди колыхнулась волна тошноты. Словно недобрый кто взглянул. Разлилась по телу знакомая слабость. Зажимая рот ладонью, Таскув вывернулась из объятий и в строну отскочила. Нутро скрутило в узел, и недавняя похлебка вместе с отваром рванулась наружу. Она закашлялась, падая на колени. Всё вокруг поплыло. Испуганный Унху схватил её за плечи, бормоча что-то неразборчиво и глухо. Таскув сначала попыталась оттолкнуть его, давя новый рвотный позыв, а потом повисла в руках охотника, словно кусок болотной тины, не способная собрать себя воедино. Неужто новые отголоски полёта в облике сокола?
На шум из палатки, за которой они с Унху укрылись, выбежали Отомаш со Смиланом. Воеводов сын рванулся было подойти, но отец за руку его удержал. А из-за их спин уже показалась Евья, причитая и кляня мужиков, которые не дают девочке отдохнуть, как следует. Она едва не выцарапала Таскув из рук Унху и повела её мимо муромчан в женскую палатку.
– Что-то, гляжу, прикипаешь ты к девице-то, – послышался обрывок разговора Отомаша и Смилана. – Брось глупости! На дикарку глаз положил? Служанок в Ижеграде хватит позабавиться.
– А если не позабавиться? – процедил сын.
Воевода только фыркнул обидно.
– Ну, конечно. Оставь, я сказал. Сломаешь ей жизнь. Она ведь по наивности поверит ещё тебе…
Больше Таскув ничего не услышала. Лишь обернулась коротко и натолкнулась на взгляд Смилана. Тот сжал губы, дёрнув желваками, и вернулся в палатку.
Голоса и шум потревоженного лагеря чуть стихли, когда Евья задёрнула полог. Она помогла лечь и укрыла одеялом, заботливо подоткнув его. Внутрь заглянула Эви, но тётка отправила её за горячей водой. А сама принялась перебирать травы в тучане Таскув. Та не возражала. Сама себе помочь она сейчас не могла: как только ноги до лежанки доволокла, непонятно.
– Поберегла бы ты себя, девочка, – назидательно проворчала Евья.
Она принюхалась к одному из мешочков и удовлетворенно кивнула сама себе.
– Так я ничего и не делала, – попыталась Таскув оправдаться. – Только до воеводы сходила.
Скоро Эви принесла воды и вновь вышла, а тётка принялась травы в кипятке разводить, чтобы настоять. Её отлаженные движения нагоняли безразличие и дрёму. В полузабытьи Таскув влила в себя горьковатое питьё и, едва опустив голову на лежанку, уснула.
Проспала она, показалось, недолго. Глаза резко открыла, словно кто-то её за руку дёрнул. Она немного полежала, вслушиваясь в тишину спящего лагеря, что нарушалась лишь отдаленным храпом кого-то из муромчан да хриплыми выкриками ночной птицы в глубине леса. Таскув снова смежила веки, надеясь уснуть, но беспокойство, поселившееся в груди, не позволило. Она перевернулась на другой бок, вздохнув, а рядом зашевелилась Евья. Снова всё стихло.
– Что тебе сон не идёт? – буркнула тётка, когда Таскув снова заворочалась.
Та и не нашлась, что ответить: сама не понимала. Но всё тело словно зудело, а сердце гулко и тревожно билось, норовя удариться о рёбра.
– Где Эви?
Сестры и правда в палатке на было, а ведь час уже поздний: все спят. Евья зашебуршала, словно мышь.
– Не вернулась ещё, что ли? – в её голосе, впрочем, не слышалось удивления. – Последний раз её видала, когда она с Унху у огня сидела. А там уснула. Чего-то устала сегодня…
Таскув, чуть пошатываясь, встала и более ни слова не говоря, вышла. Евья останавливать её не стала. Дозорный, скучающе обстругивал какую-то веточку, сидя у костра и лишь поднял на неё чуть сонный взгляд.
– Ты куда это, кудесница? Хочешь, чтобы тебя снова умыкнули?
Таскув подняла руку, останавливая его.
– Я недалеко.
И пошла, отчего-то точно зная, куда. Незримая связь тянула её, указывая верную дорожку, и с каждым шагом переставлять ноги становилось всё тяжелее. Чуть углубившись в ночной лес, что слабо освещался недалеком костром, она сначала услышала бормотание. Низкий мужской голос переливался тихим рокотом, мягким и ласковым. Он стих, и безмолвие разбил на осколки приглушенный женский стон. Таскув остановилась. Остро захотелось вдруг повернуть назад, не слушать, не смотреть. Но она заставила себя сделать ещё несколько шагов.