Кудесница для князя
Шрифт:
Хозяйка притащила бадью с горячей водой и чистых тряпиц. Таскув ополоснула руки из глиняного кувшина и вновь отогнула одеяло. Нужно торопиться.
Хозяйка увела женщин вон из избы по вежливый просьбе воеводы. Их помощи Таскув всё равно принимать не хотела. Да и он сам, чуть постояв рядом, ушёл в дальний угол дома и сел там на лавку, даже дышать, кажется, постарался тише.
Таскув склонилась к ране ближе, рассмотрела: промыть её уже успели, и на том спасибо. Она растёрла в ладонях сухие травы, размочила в горячей воде, шепча заговор: поможет кровь затворить, успокоить.
“Матерь Калтащ, дай силы первородной, чтобы скорее заживала рана воина. Чтобы не трогала её черная гниль, чтобы не охватывала воина лихорадка. Будь добра Матерь. Помоги удержать его в этом мире”.
Таскув прикрыла глаза, ощущая, как от самого сердца полилось тепло в руку, нагрело травы, усиливая их пользу. Она словно видела, как срастаются помалу тонкие нити плоти, безжалостно разорванные острой сталью. Как свободнее наполняет грудь Смилана воздух и отступает жар. Показалось, сидела она рядом с ним совсем немного, но когда открыла глаза оказалось, что дрова в очаге почти догорели, а отлучившаяся куда-то хозяйка не подкинула новых. Отомаш, уставший после тревожной ночи, задремал, уронив голову на грудь. Но стоило ей пошевелиться, как вскинулся, часто моргая.
– Что? – просипел он и прокашлялся. – Всё хорошо, кудесница?
Она кивнула, отнимая руку от раны. Осторожно смыла остатки кашицы: кровь совсем перестала течь, а края раны даже чуть подсохли. Теперь туго перевязать – и глядишь к утру придёт в себя воеводов сын. Вон, и лицо даже потеряло предсмертную серость.
Таскув снова потрогала его лоб: так и есть, жар прошёл, теперь всё наладится.
– С тобой всё в порядке, аги? – неожиданно прозвучал над ухом голос Отомаша, который, оказывается, уже давно стоял рядом и наблюдал за ней. – Ты нехорошо выглядишь. Бледная…
Таскув удивилась сначала: с чего бы? Но и ответить воеводе ничего не успела, как всё вокруг размазалось, а ноги подкосило невыносимой слабостью. Отомаш поймал её, не давая упасть, поднял на руки. Что-то неразборчиво сказала только что вошедшая хозяйка. Таскув уложили на другие нары, она не провалилась в забытье, но как будто увязла в растопленном жире: ни рукой не пошевелить толком, ни вдохнуть.
На лоб вдруг упала мокрая и холодная примочка, и сразу полегчало.
– Истощение… – прорвалось из низкого гула одно слово хозяйки. Её маленькая и шершавая от работы ладонь скользнула по щеке.
Таскув распахнула глаза, почувствовав, как просачивается в ноздри запах сонного снадобья. И тут же смежила тяжёлые веки не в силах больше их поднять.
Казалось, что сквозь сон она слышала знакомый голос, но не могла толком разобрать, чей. И что говорит, не понимала, лишь переливался он мягким рокотом, от которого становилось тепло и спокойно.
Проспала она беспробудно до самого утра. Разбудило её громкое кукарекание петуха во дворе. Тихо гремела посудой хозяйка у печи, напевая себе под нос. Снаружи кто-то рубил дрова. Таскув открыла глаза и первым делом повернулась к нарам, где вчера лежал Смилан. Там никого не оказалось. Дверь распахнулась, и в избу вошёл голый по пояс Отомаш с солидной кучей дров в руках. Он свалил их в углу и вытер пот со лба.
– Ты проснулась, аги! – радостно воскликнул он, широко улыбнувшись.
Она отвела взгляд, чувствуя, как запекло щёки. Смотреть на него было неловко, а не разглядывать – невозможно.
Будто почуяв её смущение,воевода быстро натянул рубаху.
– Да, утомилась я вчера. Сегодня мне гораздо лучше, – Таскув села.
– Да и Смилану сегодня полегчало. – Хозяйка полила ему на руки из кувшина, воевода ополоснул их и умылся. – Очень полегчало. Прям чудеса!
Будто в подтверждение его слов, вошел и Смилан с огромным ведром воды. Вот уж хозяйке подмога за приют. Видно, муж-то на промысле.
Поставив ношу у печи, Смилан тут же направился к Таскув, а на предупреждающий взгляд отца и внимания не обратил. Хозяйка зачем-то поманила воеводу за собой, лопоча просьбу подсобить ей во дворе. Тот скривился, но отказывать невежливо. Бросив последний уничтожающий взгляд в спину сына, он вышел.
– Спасибо, пташка, – Смилан сел рядом. Таскув невольно отодвинулась, коротко подняв на него глаза. Воин вздохнул тихо. – Чураешься меня, будто провинился в чём перед тобой. Но всё равно спасибо. Не увидел бы я нынче утра, если бы не твои умения.
Таскув потупила взор в земляной пол избы.
– Так как бы я тебя без лечения оставила? Дай посмотрю рану-то. А то ты вон уж и тяжести таскать принялся, – проворчала она.
Смилан скинул кожух и рубаху, повернулся к ней боком. Таскув, склонившись, осмотрела уже почти зажившую рану. Как будто не ночь прошла, а пара седмиц. Значит, правильно она все ниточки вместе связала, вон как ладно срастается.
– Не серчай, аги, но мы с отцом спутниц твоих домой отправили. Скверных дел они натворили. Хватит уж. Из деревни остяков теперь женщину возьмём, которая лучше всего наш язык понимает.
Таскув резко выпрямилась – Смилан и хотел было руку убрать, но всё ж приобнял её на миг. Только и скользнула его ладонь по спине. Кто бы со стороны посмотрел, и не заметил бы ничего. А у Таскув поджилки дрогнули, как близко лицом к лицу они оказались. И взгляд невольно упёрся в оберег, что лежал на его груди, надетый на шею вместе с витым серебряным кольцом, несомкнутым и украшенным на концах маленькими волчьими головами. Как называется оно, припомнить не удалось.
Лукавые искры блеснули в глазах воина, и тут же погасли. Ничего он делать не стал, позволяя Таскув спешно отстраниться.
– Может, так и лучше, – проговорила тихо, и сама засомневалась, что имела в виду.
Смилан вздернул брови, как будто тоже не сразу верно понял, о чём она.
На счастье, вернулся Отомаш.
Гневно оглядел обнажённого до пояса сына, словно тот недоброе чего удумал, но натянул на лицо улыбку:
– Коли все здоровы, так мы дальше ехать можем. Ещё успеем, пока рассвет не отгорел.
Смилан мрачно кивнул, одеваясь.
– А как же те, кто погибли? – нахмурившись, спросила Таскув у воеводы. – Так и бросите их в лесу?