Кудесница для князя
Шрифт:
Елдан остановился на ней, чуть поразглядывал, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую.
– Всадники здесь проезжали, – негромко проговорил он, поразмыслив. – Чуть раньше нас.
– Думаешь, наши? – утирая со лба пот после долгой ходьбы, глянула на него Эви.
Охотник покривился.
– Может, наши, а может, и нет. Ближе подойдём, вы в укрытии останетесь, а я в паул схожу, поспрашиваю, что к чему, да кто туда вперёд нас пожаловал.
Вместе они дошли до границы леса. Елдан пошёл дальше, к паулу остяков, что раскинулся десятком дворов на открытом, а оттого более сухом берегу реки. Издалека выглядел он тихим и спокойным. Редко мелькали между дворами маленькие фигурки людей.
Таскув со спутницами остались пока под сенью сосен, прячась за бледно-зелёной от молодых листьев стеной осинника. Теперь только ждать.
И почудилось, что только-только скрылся охотник из виду, как со стороны паула появился на дорожке человек, который явно знал, куда идти, хоть это был и не Елдан. А вблизи и вовсе оказался черноволосым, одетым в чуть великоватые ему шерстяную рубаху и штаны, мальчишкой лет пятнадцати. Он без труда нашёл женщин и поманил за собой, скупо пояснив, что их в пугол-корте[1] очень ждут. Много болтать не стал, но дал понять, что бояться нечего и что отправил его к ним муж, вышедший из леса чуть раньше.
Парнишка провёл их до невысокой, потемневшей от времени и непогоды избы, что стояла почти самой последней, и пропустил вперёд.
Таскув шагнула в плохо освещённую клеть. Сначала увидела черноволосую хозяйку, что сидела у очага и полоскала в деревянной кадке какие-то тряпицы. А затем в глаза сразу бросился Отомаш, который в домишке с низким сводом казался несоразмерно огромным. Он сидел на притащенном, видно, с улицы чурбаке, а подле него на дощатых нарах лежал Смилан.
– Помощь твоя нужна, кудесница, – устало проговорил он, хмурясь и тая в глазах глубокую печаль.
Таскув едва порог переступила и встала, будто ноги чувствовать перестала. Но в следующий миг подбежала к Смилану, мучнисто-бледному и взмокшему от начавшейся лихорадки.
– Отойди, воевода, – строго бросила она, стаскивая через голову слишком неудобную ддя такого дела парку.
Тот послушно встал и отошёл прочь, что-то поясняя. Она не слушала. Сейчас ничто не важно.
Отогнула покрывало из оленьих шкур, размотала нетугую повязку, пропитанную кровью и зеленоватым разводами, видно, от какого-то снадобья. На миг прикрыла глаза, увидев едва не до рёбер вспоротый бок. А ниже еще одну рану, не такую глубокую. Голову повело не от дурноты, а от испуга – вдруг опоздала?
Она обернулась, нашла взглядом маленькую хозяйку дома, которая тут же с готовностью и расторопностью подошла.
– Воды мне на очаге вскипяти, – с трудом подбирая слова на языке остяков, распорядилась Таскув. Хоть и сходны их наречия, а от волнения немудрено всё позабыть. – И ещё тряпиц чистых длинных дай.
Та кивнула. Перед глазами вдруг возник знакомый тучан. Таскув подняла взгляд на Отомаша, который протягивал его.
– Вот, смогли забрать из лагеря. Там травки твои, верно. И бубен твой вон лежит. Порвали его только в пылу...
Он кивнул на стоящий у лавки бубен: в нём и правда зияла рваная дыра. Что ж делать, знать, отслужил своё время. Хоть и жаль. Таскув благодарно улыбнулась, забирая суму. Принялась было выискивать в ней нужный мешочек, как замерла на миг, подняв голову. Обернулась на вновь отошедшего к очагу воеводу. Пальцы заледенели вмиг ещё до того, как она задала вопрос:
– А Унху где? Он здесь?
Отомаш вдруг кашлянул, словно неловко ему сделалось, вздохнул тяжко, с сожалением поджимая губы.
– Погиб он, аги. В него сразу несколько стрел попали. А там мы в погоню за зырянами бросились. Потом, тела когда собирали…
Сердце ухнуло в бездонную пропасть. Невидяще уставившись на тучан, Таскув бездумно продолжила перебирать мешочки с травами. Голова опустела, в ней не могло задержаться теперь ни одной мысли, кроме той, что билась молотом: погиб.
Погиб, так и не получив от неё слов прощения. Что же они все натворили? Зачем? Таскув, не в силах больше стоять на ногах, тяжело опустилась на чурбак. За спиной громко всхлипнула и завыла сестра. И вдруг смолкла.
– Ты. Ты во всём виновата! – прошипела она, заставив обернуться. Глаза Эви полыхали отсветами очага, словно собственным огнём. – Из-за тебя он погиб!
И решительно шагнула к Таскув. Евья за локоть её схватила.
– Эви! – прикрикнула строго.
Но дочь сбросила её руку.
– Прав был зырянский шаман. Избавить всех от тебя надо было. Всем полегчало бы!
Таскув встала, оглядывая сестру. Значит, не обманулась она в догадках, и Унху совсем не лгал, когда в тёмной волшбе Эви обвинил. Да ещё и Лунег ей помог. А она сомневалась…
– Ты Лунегу меня продала, – с горечью вздохнула Таскув. – За что? За то, чтобы с Унху в лесу…
Эви бросилась было к ней, но по пути её перехватил Отомаш. Скрутил, словно тонкую ветку, усмехнулся холодно, склонившись к её уху.
– Ты, девонька, глупости мне брось! И кудеснице не мешай. Пусть она Смилана лекарствует. А то ведь будешь мне шуршать, я быстро тебя с матушкой вместе домой отправлю. Теперь я и остячек могу в сопровождение к аги взять. Они уж её опаивать не станут. Поняла?
Эви не поняла и половины слов, но по угрозе в голосе воеводы, верно, догадалась, что он ей втолковывал. Евья, краснея от негодования, выдернула дочь из хватки Отомаша. А тот ладони только отряхнул, словно замарался.
Таскув, стараясь не слушать гулких и тяжёлых ударов собственного сердца в ушах, снова повернулась к бледному Смилану. Не удержавшись, провела ладонью по пылающему лбу воина, убирая прилипшие к нему пряди. Его веки дрогнули, а с запекшихся губ сорвался тихий вздох.
– Я помогу тебе. Помогу, хороший, – беззвучно произнесла Таскув, пропуская сквозь пальцы светлые потоки жизненной силы, опутывая ими Смилана, чтобы снять его боль.