Кудесница для князя
Шрифт:
– Отчего же? – тот сложил руки на груди. – Мы всех погибших вместе собрали, укрыли в одной из палаток. Я остяков попросил тела привезти в деревню да погрести, как подобает. А у меня, аги, на то нынче ни людей, ни времени нет. Как ни печально. Своих-то я отправил в погоню за зырянами. Должны языка взять. Теперь уж я того шамана в покое не оставлю. Дай только до Ижеслава добраться. Они ж нам, тати такие, троих человек зарубили. И ваших тоже. Унху вон. И сына Елдана… Килима, кажись. Но и мы их потрепали так, что они ноги еле унесли.
Таскув закрыла лицо руками, чувствуя, как вновь подступают
– Ты чего, кудесница? – растерянно пробормотал воевода. – Отомстим мы за твоего охотника. Хороший парень был. А стрелок-то какой знатный...
Смилан шикнул на него, и тот смолк. Друг за другом они вышли на улицу. И верно, возьмись утешать, только хуже сделали бы. Мужи, они в утешении не сильны. А из женщин теперь и в плечо уткнуться некому.
И, словно по велению духов, рядом села молчаливая хозяйка избы, обняла и к себе притянула. Отчего-то почудилась в ней не матушка, а Ланки-эква. Та незримо умела касаться её и тем жалеть, не навязчиво, но мудро. Такая же незнакомая, но близкая, как и эта остячка, давшая им кров на эти дни. Таскув вцепилась пальцами в рукава её платья и разрыдалась, давая себе волю.
[1] Пугол-корт (остяк.) – деревня.
Глава 10
Собрались в дорогу и правда скоро. Торопился воевода поутру выехать, чтобы к ночи успеть побольше верст преодолеть. А вот в спутницы Таскув взяли ту самую хозяйку избы – Урнэ. Оказалось, что вовсе не на промысле её муж, а уже несколько зим она вдова. Детей же им боги не послали. В пауле Урнэ считали странной, но зато в ничто её дома не держало – потому и отправилась она в путь легко. Да и к тому же сказала, что проведёт к нужному паулу остяков самой короткой дорогой.
Как отправили домой Эви и Евью, Таскув не видела, но оно и хорошо. Встречаться с ними совсем не хотелось. А там, пока сама вернётся, так, может, и утихнет помалу в душе боль и обида.
Елдану Отомаш тоже предлагал отлежаться у остяков и вернуться в паул. Но тот отказался, сказал, что теперь уж Таскув никак не может оставить, после того, как с зырянами довелось столкнуться и сына потерять. Рвался, конечно, к месту схватки съездить, сам тело хотел забрать, но воевода пригрозил, что ждать его не станут. Охотник поклялся тогда, что на обратном пути обязательно остановится там, где сына его погребут.
Но, несмотря на спешные сборы, тяжесть потерь упала грузом на всех. Никто и словом друг с другом не обмолвился до самого вечера, пока не пришлось устраиваться на первую ночёвку. Место выбрали справное, у мелкого притока Сосьвы на открытом бережку, окружённом густым сосновым бором. Бойкий широкий ручей обдавал прохладой и лёгкой сыростью. Но дышалось зато здесь сладко: после целого дня на пыльной, колдобистой дороге. Да и на привале не случилось посиделок у костра, скупо распорядился Отомаш о дозоре, да и скрылся в палатке. Таскув вместе с Урнэ убрали остатки вечери и тоже отправились спать.
И нежданно пришел во сне Лунег, верно, такой, каким был до того, как начала его грызть хворь: полный сил и света, присущего носителям шаманского дара. Его можно было бы назвать красивым: высок и белокож по сравнению с другими зырянами, и лицо не такое круглое, как у них. Знать, не обошлось без крови западных людей. Теперь только осталась от него озлобленная тень самого себя.
Во сне Лунег ничего не говорил Таскув, лишь смотрел пристально,и тень заливала его лицо. А с рук, багровых по самые локти, густыми каплями падала кровь. Явственно сжимал запястье шнурок, оставленный им во время обряда. И чем дольше шаман смотрел, тем сильнее он врезался в кожу.
Таскув проснулась, с головы до ног покрытая липким потом, и дыша так, будто много вёрст пробежала без остановок. Она села, обхватив себя за плечи, глядя на узкую полоску рыжего света от костра, что проникал в щель полога. Тело колотило ознобом, знакомая слабость ворочалась где-то в животе. Стуча зубами, Таскув пыталась согреться и сбросить остатки сна. Теперь она была уверена, он связал их не просто так, эта связь губит её, убивает, как Лунега убивает болезнь. Она вцепилась в шнурок, пытаясь содрать его, прекрасно понимая тщетность этого – хоть кисть отрубай. А потом замерла, опустив руки. На губы лезла горькая улыбка: всем она помочь может, а себе – нет.
И решение просилось только одно: коль распутать заклятие Лунега не сумеет, придется через третий обручальный обряд проходить. Знать, он сможет чары снять. Только вот кто на этот обряд сгодится?
– Спи, аги, – вдруг прозвучал сквозь темноту голос Урнэ, едва различимый, словно шёпот ветра в ветвях. – Спи. Будет время, и ты поймёшь.
Таскув не заметила, как снова легла, повинуясь её мягкому приказу, и на этот раз заснула без сновидений.
Наутро она встала совсем отдохнувшей. Словно ничего на душу не давило. Проверила для своего же спокойствия раны Елдана и Смилана – мужи быстро шли на поправку. Пока возилась с ними, остальные собрали лагерь и погрузились на коней. И вновь бросилась из-под копыт вдаль буреющая раскисшей грязью дорога.
Невольно все ждали, что зыряне могут напасть вновь, но день проходил за днём, а никого в округе, кроме путников, казалось, не было. Даже навстречу никто не попадался.
Нынче тропа вильнула к руслу Сосьвы, которая вновь показалась излучиной в стороне. Тихо перекатывались её воды через камни, сверкая на солнце вместе с молодой листвой берёз, что росли по берегам.
– Долго ещё? – устало обратился Отомаш к Елдану. – Может, пора ночлег искать?
Последние дни они будто бы перестали смотреть друг на друга сычами. Как-никак уже достаточно невзгод бок о бок пережили. За ними теряется память о старой вражде между их народами.
Охотник чуть поразмыслил, огляделся.
– К вечеру приедем, – бросил так уверенно, будто бы часто тут бывал. – Можно не устраиваться.
– А ты что скажешь, Урнэ? – словно пытаясь уличить Елдана в ошибке, повернулся воевода к остячке.
– К вечеру приедем, верно, – кивнула та.
Охотник довольно усмехнулся,, а Отомаш плечами пожал: мол, вам виднее.
И не успело ещё стемнеть, как показалась впереди первая изба паула, заставляя думать, не оборотень ли Елдан. Чутье у него больно уж чудесное.