Кукла в волнах
Шрифт:
Поскольку я увлекался историей, то попросил её дать почитать. Мы вообще частенько обменивались литературой. Например, я был первооткрывателем популяризатора биографий писателей Анри Моруа. Надо сказать, что Приходько не отставал от нас в плане прочтения новинок литературы. Обычно он читал после обеда в своей каптерке, бросив на большие деревянные ящики с химимуществом пару матрасов и комплектов ОЗК под голову. Иногда чтение прерывалось громким храпом, который был слышан у меня в кабинете через отделявшую нас фанерную стенку и коридор.
Часы, висевшие на стене, показали, что приближался конец рабочего дня. Уходить из комнаты Лизы не хотелось, но надо было идти к себе, проверить тетради для политзанятий, готовиться к итоговой проверке. Заметив, что я собираюсь уходить, Приходько пошел со мной.
— Да, аппетитный персик! Эх, и где мои семнадцать лет? — произнес он с сожалением, поворачивая к своей каптерке.
Вечером я попал в гости к Волчатникову, причем квартиру его нашел сразу. Подполковник жил в обычной панельной пятиэтажке. Подъезд, как и положено подъезду в военном городке, был в известной степени загажен — на входе валялись картонные коробки с начавшим разлагаться мусором, от них шел неприятный кисловатый запах.
В военном городке не было обычных мусорных баков, куда можно было в течение дня выбросить мусор. Было устроено так, что по времени, к определенным местам подъезжала грузовая машина-мусоровозка с двумя солдатами наверху. Водитель сигналил, и к машине быстро выстраивалась очередь жителей с мусорными ведрами. Это было неудобно, опоздал — выкинуть уже будет некуда. Поэтому, когда смеркалось, то здесь, то там, неподалеку от домов, возникали кучки мусора, которые поутру убирали матерившиеся дворники.
Волчатников жил один. Жена, как он и говорил, до сих пор не переехала к нему из Бердянска. Он встретил меня, уже порядком выпив в одиночку. Я присел за стол, стоявший на небольшой кухне, на котором стояла неизменная бутылка коньяка, а в тарелке лежали дольки лимона. Не говоря ни слова, я налил себе рюмку и выпил. Волчатников уставился в пространство за моей спиной.
— Ты читал в романах, как главный герой кого-то безмолвно и безответно любит? — спросил он, после некоторого молчания, — так вот, всё это брехня, враки! Этот человек не любит, а думает, что любит, лелеет в себе эти мысли о любви. Помнишь «Гранатовый браслет»? Там некто Желтков застрелился из-за любви. Он не мог любить безответно, потому что любовь — единственное чувство, которое требует ответа. Именно не сочувствия, не понимания, а четкого ответа.
— Если этого ответа нет? — спросил я, внимательно посмотрев на моего собеседника.
— Ответ, Витя, всегда есть: или «да» или «нет». Если «да», то всё понятно. Если «нет», то любовь будет в тебе умирать. Медленно или быстро — зависит от тебя. Можно её, конечно, вырвать с корнем, как больной зуб. Это будет быстрое умирание. Но, в том-то и дело — ты надеешься до последнего, вдруг твоя возлюбленная откликнется. К тому же, это чувство живое и, как всякому живому, ему не хочется умирать. Так что, это очень тяжело.
Волчатников обреченно вздохнул и выпил.
— Помнишь, я тебе читал стихи? Сейчас сочинил еще одно четверостишие, — сказал он:
Какой разлад, какой в душе разлад!
Когда нельзя ни плакать, ни смеяться,
Когда душа — покрытый снегом сад,
Не может в небо ветками подняться.
Я не понимал его сильных переживаний. Переживать из-за неудачной любви? Да, ради бога! Девушек вокруг хоть пруд пруди.
— Сергей Николаевич, — сказал я ему, — что-то вы совсем упали духом. Кроме Илоны есть еще много девушек. Как поется в известной песне: «Как много девушек хороших» …У вас всё совпало, совместилось в одной точке: жена, Илона, напряжение от полетов. Психологи называют это депрессией.
— «Я хотел бы отравой стихов, одурманить несносные мысли», — пробормотал Волчатников строчку из Анненского, которого я уже успел хорошо узнать, — я, Витя, атеист, как впрочем, и ты. Но любовь это нечто, она не поддается рациональному, сухим логичным выводам. Если бы Бог существовал, я бы сказал, что любовь это божье дыхание. Разве мы замечаем безобразное лицо, уродливую фигуру своей избранницы, если любим? Нет, потому что мы смотрим на неё не обычными глазами, не простым зрением, а внутренним, духовным. Поэтому в другом человеке нас привлекает именно душа, даже если он не соответствует канонам общепринятой красоты. Я бы сравнил это с выражением «вдохнуть жизнь». Бог это или нет, но тот, кто дарит нам любовь, дарит вторую жизнь.
Подполковник замолчал, потом закурил сигарету и сказал:
— Впрочем, что-то я не ко времени расфилософствовался. — Он вдруг криво усмехнулся: — А не скромно ли мы сидим, друг мой, Витька? Не устроить ли нам маленькую оргию, забег, так сказать, вширь?
— Оргия не наше слово, — серьезно ответил я, — это из арсенала капитализма.
— Ну, назови как-нибудь по-другому, хрен редьки не слаще. Например, собрание, увеселение, пикник. Впрочем, нет, всё это глупо! — Волчатников защелками пальцами в нетерпении, подбирая слово, — давай назовем это «карусель». Точно. Мы будем кувыркаться с дамами, потом меняться ими и всё это будет непрерывно крутиться, как карусель.
Не слушая моих слабых возражений о том, что уже поздно, что лучше посидеть мужской компанией и вообще, ну их к черту, этих баб, Волчатников снял трубку телефона и повел переговоры с кем-то, кого он очень хорошо знал. Так что у меня возникли подозрения, что «карусель» он уже делал неоднократно и без меня.
— Ты сейчас свободна? — спросил комэска невидимую мне собеседницу, — тогда захвати подругу и топайте ко мне домой. Кто у меня? Тебе какое дело? Офицер-аэродромщик, мой хороший знакомый. Ладно, жду… — он положил трубку, — сейчас дамы навестят кавалеров.
В ожидании женщин мы снова выпили. Сергей Николаевич включил свой черно-белый телевизор «Темп», показывали старый водевиль «Табачный капитан».
— Так, — Волчатников неожиданно, словно что-то вспомнив, поднялся со стула, — придётся коньяк убрать — дамы жалуют водку. Ну-ка, помоги мне.
Мы достали две бутылки «андроповки»[19], открыли рыбные консервы и банку тушенки, нарезали хлеба.
— Да, Витя, у меня же есть банка с маринованными огурцами. Ах, какие это огурчики, доложу я тебе, пальчики оближешь! — Волчатников наклонился и извлек из-под кровати двухлитровую банку с огурцами, — я уже одну прикончил, причем в одиночку.